Если бы кто-нибудь поинтересовался у Мишки, почему всё в его жизни сложилось так, а не иначе, он вряд ли ответил бы что-нибудь вразумительное.

Да и разве кто-нибудь из людей ответил бы?

Мишка сидел в кафе у окна, склонившись над полупустой чашкой с остывшим эспрессо, и наблюдал за тем, как там, с другой стороны, бегут по своим непонятным делам прохожие.

Их было не много: позднеапрельская улица, только-только избавившаяся от грязного талого снега, всё ещё мало располагала к праздным прогулкам, однако девушки были все, как на подбор – милые, стройные, каблучки-юбочки… Мужчины всех мастей, напротив, бежали мимо всё больше замороченные и серьёзные. Хотя… Мишка усмехнулся. Не исключено, что и девушки тоже бегут серьёзные и замороченные, только он, Мишка, просто никогда до этого не озадачивался мыслью о том, что и девушка может быть серьёзной. Или замороченной. Как-то ему всегда хватало мысли о том, хорошенькая она или нет.

А позавчера внезапно этого оказалось не достаточно. Сообщение от Светки, в котором она говорила ему, что выходит замуж и уезжает в Норильск, застало его, мягко говоря, врасплох. Замуж? В Норильск? Его Светка? А вот и хрен тебе с редькой, дрессированный медведь, – видимо, не твоя.

Мишка допил свой воскресный одинокий кофе, сунул в счёт первую попавшуюся купюру, встал и направился к выходу.

Час был не поздний, но глубоко послеобеденный, машины на набережной и на мосту стояли в плотной, практически неподвижной пробке, и для того, чтобы перейти дорогу, Мишке пришлось даже на зелёный пробираться между шкодой и минивэном, так и не успевшими убраться с пешеходного перехода.

На середине моста он внезапно застрял и долго стоял, склонившись над перилами и глядя в плывущую под мостом серую свинцовую воду. А потом позвонил Борьке Веселову.

***

Борис Сергеевич Веселов, кандидат биологических наук и доцент кафедры зоологии беспозвоночных, жил в старой трёхэтажной сталинке всего за пару кварталов от универа.

– Кто не бреется давно, тот унылое овно, – заявил он с порога, критически осматривая гостя с головы до ног. – И, судя по степени небритости, ты, Мишаня, уныл, как никогда.

Мишка молча разулся и молча прошёл на кухню, махнув в воздухе бутылкой чилийского каберне.

– Неплохая затравка для продолжительной весенней депрессии, – хмыкнул доцент Веселов и полез в шкаф, чтобы достать два высоких стеклянных стакана. Уже со стаканами в руках он замер и осёкся:

– Надеюсь, у тебя всё хорошо?

Мишка молча втиснулся на стул между столом и холодильником и неопределённо покачал головой. Борька нарезал сыр, капнул каберне по стаканам, сел напротив и покрутил свой, провоцируя в нём маленький водоворот.

Слово за слово, после летней сессии и будущей студенческой практики, разговор сам собой свернулся на Светку.

– Да ладно? – недоверчиво восхитился Борька. – Норильск? Ты шутишь?

– Какие уж тут шутки? – Мишка вскинул на него глаза. – Кто бы мог подумать… Ещё совсем недавно мне казалось, что меня трудно удивить. А тут…

– Да, ситуэйшен не фонтан, – согласился доцент Веселов. – Но, может, она просто любит моржей, собачий холод и мерзлоту?

– И я даже знаю, как зовут этого моржа, – начал было Мишка… и прикусил язык.

Прав критиковать её вкус у него было недостаточно. Кто знает, как и на каких невидимых весах взвешивала она свои «за» и «против»? Кто, кроме неё, знает, какими качествами обладает его соперник и не обладает он сам? Он вздохнул.

– Едешь на практику, Борь?

– Естессно. А куда мне деваться? Да и потом полярный день, непуганая рыба, морские звёзды и, что немаловажно, лишние деньги, которые так-то совсем не лишние. А ты?

– А кто мне теперь не даёт, – пожал плечами Мишка.

Каберне закончилось ближе к девяти, и домой он добрался только к полуночи. Он долго возился с ключами, пытаясь управиться со своими непослушными пальцами, и в итоге еле-еле открыл входную дверь.

Пустая темная квартира была похожа на продолжение пустой тёмной улицы, белые занавески в комнате колыхались тугими, почти фосфоресцирующими парусами, и, чтобы побыстрее избавиться от этого ощущения, Мишка захлопнул окно и, не раздеваясь, завалился на диван.

День мигнул и закончился.

***

Утро понедельника началось у него с головной боли. Он мужественно вынес четыре пары лекций в двух разных группах и под конец дня снова зарулил к выходному по понедельникам Борьке Веселову. На этот раз без каберне.

– Кто сказал тебе, мой друг, что всё стоит этих мук? – задумчиво спросил доцент Веселов, открывая дверь, и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Человечество не чудо, а пустой несвязный звук. Глянь поближе, и оно – сплошь унылое… Слушай, Мишаня, да ты сегодня выглядишь хуже, чем вчера. Оставайся-ка ночевать, что ли.

Как-то вот так вот и получилось, что Мишке выдали Борькины потёртые вельветовые шлёпанцы, новый одноразовый бритвенный станок, полотенце и почти силой запихнули в ванную. В ванной он долго стоял перед зеркалом, толком ни о чём не думая, потом на автомате побрился.

Борька вломился к нему в ванную через полчаса:

– Мишаня, дорогой, ты тут не обалдел, не? Что можно делать полчаса в ванной перед зеркалом? Ты себя гипнотизируешь, что ли? Или прощаешься с собой? Ты это брось!

– Что бросить? – не понял Мишка.

– Всё брось. Выходи отсюда от греха подальше.

Мишка послушно оставил бритву на полке у зеркала, полотенце – на вешалке там же, и вслед за Борькой, то и дело кидающим через плечо возмущённые взгляды, поплёлся на кухню.

Ему выдали нож и картошку, он чистил её и виновато улыбался: картошка была так себе, и почистить её тонко и аккуратно стоило ему больших усилий.

Борька балагурил весь вечер: он без умолку рассказывал о споре местных управляющих компаний, полгода долбивших их многострадальный дом дубликатами квитанций на оплату одних и тех же услуг, о своих студентках, всю зиму пробегавших в коротких юбочках, о коллегах, уже сейчас, в апреле, выдвинувшихся в направлении их маленькой северной университетской биостанции.

– Ты представляешь? – возмущённо гудел он. – Этот махинатор Беркович умудрился оформить официальную командировку на острова с марта по ноябрь! С марта по ноябрь, Карл! Тогда как у нормальных людей разъезды оплачиваются только с июля по сентябрь и то со скрипом!

– Грант? – пожал плечами Мишка.

– Грант?! – возмутился Борька. – Грант?! Ну, конечно, у него грант! Насколько я знаю этого аферюгу, он и протезирование выбитых зубов за нефиг делать засунет в грант!

– Невелико удовольствие сидеть на биостанции полгода в гордом одиночестве, – снова пожал плечами Мишка. – Ты бы хотел?

– А ты нет? Море, воздух, рыба!.. – Борька смачно чмокнул свои собранные в горсть пальцы. – Дача да и только! И платят, Мишаня, платят!

– А с чем он отчалил, наш Беркович?

– Зависимость скорости регенерации иглокожих от факторов внешней среды.

Когда картошка сварилась, они уговорили ее под слабосолёную сёмгу.

– Регенерация – не такая уж бесполезная тема под грант, – выдал задумчиво Мишка, отскребая в раковине грязные тарелки. – Оно, конечно, морской ёж и на сухопутного мало похож, не то, что на человека, но ты только подумай: насколько круто человеку уметь заново отращивать потерянные части тела.

– Эка невидаль, – хмыкнул Борька, – потерянный жир заново отращивается только так. Без всяких грантов. Хотя с грантом, конечно, быстрее.

И бессильно развёл руками.

Во вторник у Мишки лекция была только третьей парой. Что же касается Борьки, у того первая пара была второй и начиналась в десять, поэтому Мишке ничего не оставалось, как ехать с ним. Из дома они вышли вместе.

В университете доцент Веселов сразу же умчался развлекать второкурсников, а Мишка от нечего делать зарулил в деканат. В конце концов он и сам не понял, кто дёрнул его за язык: то ли любопытство, то ли строптивость, то ли собравшаяся в Норильск Светка. Перспектива задержаться на какое-то время на островах вспыхнула вдруг у него перед глазами чем-то привлекательным, полным самоотречения и даже манящим. Или монашеским.