Капитан очнулся в нужный момент, будто выключатель сработал. Только что дрых, и вот уже проснулся и идет на КПП. И здесь нас не задерживали, какой-то сержант заглянул в салон – и шлагбаум поднялся.

Вот дальше произошла небольшая пауза. Меня сдали на руки старому, явно за сорок, прапору в довольно поношенной рубашке, который показал место в тенечке под ангаром и приказал ждать и никуда не ходить. Я и сидел, наблюдая, как в нутро АН-26 грузят какие-то ящики любимого военными зеленого цвета. Говорят, есть даже специальный кубик Рубика, все грани которого защитного колера и не вращаются во избежание поломки. Недолго грузили, кстати, часа полтора. Естественно, на довольствие меня никто не ставил, и я перебивался домашней едой – заточил один бутерброд, рассудив, что колбаса хоть и сырокопченая, а на улице лето.

Наконец, безымянный прапор вспомнил обо мне, посоветовал сходить в сортир и скомандовал шагать внутрь самолета.

Странно, я всё еще был один. Никто со мной не летит? Что за силы провернули шестеренки военного ведомства, что меня так оперативно передают с рук на руки? Никаких ночевок на сборном пункте в ожидании «покупателя», неспешной езды и бесконечной скуки, после которой приезд в часть кажется праздником?

Но скучал я недолго – ко мне присоединилась компания из трех связистов: двух летех и одного старлея. Только от этих ребят я и узнал, что летим мы в Ташкент, но аэродром, как пошутил один из них, останется тем же – имени Чкалова.

Не надо быть особо сообразительным, чтобы не протянуть дальше линию от Москвы до столицы Узбекистана. Вряд ли меня сюда так оперативно загрузили для того, чтобы доставить в госпиталь Туркестанского округа, наверное, самый большой в Союзе сейчас.

Летели часов пять, не больше. Я включился в воинскую службу, хотя меня еще не обеспечили формой, и тупо дрых почти все время. Включаться в переполненный огненным армейским юмором разговор своих попутчиков не очень хотелось.

А в Ташкенте я понял, что такое жара. Это вам не легкое размягчение московского асфальта со слабенькой дымкой. Это был натуральный удар. Будто одетый зашел в сауну. Мне понравилось. Особенно когда организм попытался бороться с этим явлением путем выделения пота. Охладиться не получилось, но зато рубашку и брюки можно было спокойно выкручивать.

Специалисты по связям армейских подразделений между собой оказались парнями тертыми и поели еще в полете. И меня тоже угостили, приговаривая, что в тушенке главное не вкус, а набитое брюхо. За что им большое спасибо, кстати. Потому что и в Ташкенте меня кормить никто не собирался. Родина беспокоится только о тех своих бойцах, которые поставлены на довольствие. А у кого продаттестата нет, тот может спокойно питаться праной. Или космическими лучами, кому что больше по вкусу.

Следующий самолет тоже был АН, только поменьше номером. Всего лишь двенадцатым. Зато по размерам больше двадцать шестого, на котором я сюда прилетел, больше раза в два. Наконец-то решили, что я уже никуда не денусь, и отдали мне пакет с документами. Ничего интересного, кроме командировочного предписания. А в нем… Кандагар. Отдельная медицинская рота. Родина подготовила мне путешествие за границу, причем с разнообразными, интересными экскурсиями.

Какая же сука так постаралась? Чазов? Вряд ли. Может, Щелоков? Этот в состоянии: пара звонков, добро пожаловать на передок. Вот тут меня и накрыла какая-то жестокая безнадега. То самое чувство, когда ты понимаешь, что поток тебя несет, выбраться не можешь, и остается только наблюдать за происходящим. И все твои задумки, мечты рухнули как подпорки из спичек. До этого момента я воспринимал всю эту историю как кино про себя. Или затянувшийся сон, который никак не может кончиться и наполняется всё новыми и новыми бестолковыми подробностями. Сколько я сидел, тупо уставившись на обычный бланк, отпечатанный на дешевой сероватой бумаге с торчащей в правом верхнем углу щепочкой – не знаю. Но чувствовал себя, мягко говоря, хреново.

Пассажиров кроме меня, всего один нашелся. Подошел, познакомились. Он и рассказал, как ходят, как сдают. Оказался летуном, с такого же самолета. По имени Юра. Экипаж, те в сторонке, между собой трындят, анекдоты точат да подкалывают друг друга. Нас к себе не звали. Но мой попутчик и без них объяснил политику партии. Самолет сейчас догружали всякой взрывающейся фигней, а нас так, незначительным бонусом. Лёту здесь всего ничего – два часа и на месте.

Я представил себе какой-нибудь «стингер», который запустят нам вслед душманы, и фейерверк, при этом возникающий. Или это позже появится? Все мои знания о полетах в Афган были из фильма «9-я рота», где местные приласкали садящийся самолет из ПЗРК и он взорвался на глазах главных героев. Сука, сука…

Юра проследил за моим задумчивым взглядом и успокоил, сказав, что до этого дня ни одного летного происшествия с этим типом самолета не случилось. Прямо камень с души упал. Если раньше не было, то сегодня точно не произойдет, правда же?

Летуны – одна из самых суеверных категорий населения. У них есть целый кодекс примет и ритуалов. Кстати, именно от этих деятелей пошла тошнотворная привычка некоторых интеллектуально одаренных персонажей говорить «крайний» вместо «последний». А так – кто-то обязан за борт подержаться, командир с трапа падать не должен, еду готовит и на стол накрывает только борттехник, поссать на шасси – святое дело. Много еще всякого. Так что я решил ничего без спросу не трогать и никуда не ходить. А то выронят на лету, а потом скажут, что такого не знают.

Наконец, кто-то принес командиру экипажа ворох бумаг, и тот махнул рукой, запросто сказав: «Ну что, полетели». Только в этот момент вспомнили о пассажирах, и борттехник по имени Марат пошел за двумя дополнительными парашютами для нас. А вдруг поможет, в случае чего. «Скорая» тоже возит за собой здоровенный гроб дефибриллятора, хотя применяют его редко, а помогает он еще реже.

Взлет оказался неожиданно мягким, не ожидал прямо. Думал, если военный транспорт, то примерно как маршрутка по бездорожью. С нами третьим сидел тот самый поминаемый мной борттехник. Он занялся приготовлением какого-то супчика по рецепту ирландского рагу – бросай в кастрюлю всё, что видишь. Я же сел обозревать окрестности. Эшелон у нас не как у «Боинга», когда с десяти километров только облака видны. Впрочем, как раз этого не наблюдалось нигде. Чистое небо, солнце светит прямо в глаз. Тут я подумал, что надо было взять солнцезащитные очки, в этих краях это ни разу не выпендреж.

Минут через тридцать начали снижаться и вскоре сели на какой-то малюсенький аэродром. Рановато вроде, Юра же обещал два часа. Спросил бы его, да он кемарит. Марат дождался остановки самолета, открыл дверь и спустил на землю металлический трап. Выкинул какие-то мешки. С почтой?

Минут через пять на борт поднялось трое погранцов. О как! Не просто так, за бугор летим. Стражи границы проверили у всех документы, причем не для блезиру, тщательно изучили. Я поначалу подумал, что ребята тут забронзовели слегка и пытаются показать свою власть, но старший наряда, после бумажного мероприятия как-то смущаясь, пожал всем без исключения руки.

Ну и всё. Трап подняли – и полетели. Теперь уже точно из Союза.

– Голова? – спросил меня лысый прапор с вещевого склада.

– Пятьдесят шесть.

– Точно? А ну дай померяю, мне кажется чуть больше, – и он достал потрепанный портновский сантиметр и ловко обернул конец через лоб. – Глянь, не угадал. Ладно. Обувь? Сорок три?

– Да, – ответил я, и передо мной плюхнулись ботинки с шнурками.

– Григорию Васильевичу и спрашивать не надо, сам всё вижу, – с гордостью ответил вещевик. – Я, может, за всю службу три армии одел уже. Так, хэбэ, сорок восемь. Давай сменку тебе пятидесятый дам, а то сейчас плечи раздадутся немного, как раз будет. Ты же еще растешь? Ну вот… Погоны держи, эмблемки в петлицы, как знал, для тебя держал. Теща ест мороженое, вишь, – поднял он для демонстрации знаменитую змею с чашкой. Ты не молчи, давай, рассказывай, как там в Союзе. Анекдоты свежие знаешь?