Мне снова стало страшно, поежившись, я посмотрел на окна дома, боясь увидеть в одном из них наблюдающее за мной лицо. Очень не хотелось возвращаться, ощущение было такое, как будто выйдя из этого дома, я сказал тому, кто там прячется, что все знаю о нем. Но выхода не было. Поднявшись обратно по ступеням, я взялся за ручку двери и отворил ее. В вестибюле было также тихо. Лунный свет тихо освещал красивые перила лестницы и наборный паркетный пол. Говорят раньше, во времена, когда здесь еще жил сам опальный граф, с двух сторон от лестницы стояли красивые статуи, изображавшие молодых девиц в невесомых шелковых одеждах. Но бесследно пропали, как и все дорогое убранство еще в революцию.
Чернота над широкой лестницей и в проходах по краям казалась осязаемой. Как будто там кто-то стоит и поджидает, когда я подойду поближе. Стараясь идти как можно тише, я делал шаг за шагом в направлении прохода к своей комнате. Но как ни старайся, одетые на ноги ботинки стучали о доски пола и, казалось стук этот был слышен во всем особняке в этой гробовой тишине.
Дойдя до прохода я даже не увидел дверей в темноте, глаза успели привыкнуть к яркому лунному свету на улице и в вестибюле. «Какого черта?» – подумал я, и, вытащив из кармана телефон, включил фонарик. Тот, кто прячется в доме, давно знает, где я и что делаю. Со светом стало немного спокойнее. Уже не стараясь прятаться, я быстро прошел в свою комнату и, осветив, тумбочку справа от входа увидел ключ от машины. Взяв его и засовывая в карман, я развернулся, собираясь быстро идти обратно. Луч света развернулся вместе со мной и высветил в дверях, в метре от меня фигуру. Болезненной худобы и бледности девушка, одетая в светлую ночную рубашку до пола, стояла на пороге и смотрела прямо на меня. Темные волосы падали на плечи, длинные рукава с оборками почти закрывали кисти рук, висящих по бокам. Больше я ничего не рассмотрел и не запомнил.
Я попятился и замычал как немой. Споткнувшись и падая на пол, я почувствовал как паралич, сковавший горло и голосовые связки отпустил, и я смог заорать изо всех сил. С криком я упал и выронил телефон, а он упал хоть и рядом, под рукой, но вспышкой вниз и я оказался в кромешной темноте. Чувствуя, что схожу с ума от страха и, не переставая орать, я нащупывал телефон, буквально чувствуя как меня хватают за ноги и впиваются зубами. Телефон, наконец, попался в руку и я навел луч света на дверь. Там никого не было. Нет уж с меня хватит! Развернувшись, я высадил окно и, что было сил, побежал к машине.
***
Я мчал в ночи по убитой гравийке не жалея машины. В глазах до сих пор стоял образ худой и бледной девушки в белом, стоявшей в дверях и смотревшей на меня в упор. Я никогда и ничего так не боялся в жизни, как даже этого воспоминания. Не говоря уж о пережитом моменте.
Впереди сверкнула вспышка, и я увидел, что ниже по ущелью все затянуто слоем облаков, отсюда сверху, кажущихся морем. В неверном лунном свете были даже видны колышущиеся волны на поверхности, и время от времени «море» озарялось изнутри, вспышками молний. Там идет гроза. Быстро спускаясь, и не сбавляя скорости, я уже минут через десять оказался в тумане, въехав в эти облака. Туман все густел. Наконец пошел дождь, а затем ливень. Особняк Телецкого оставался все дальше. Я, сбросив скорость, держал руль покрепче, вглядываясь в пелену густого ливня и вспоминал ту давнюю историю.
Однажды, уже где-то на рубеже девятнадцатого и двадцатого веков, в Приэльбрусье приехал граф. Не один, а с семьей и немногочисленной челядью. Поговаривали, что он, за какую-то серьезную провинность, попал в опалу к царю, за что был изгнан из столицы на Кавказ, на вечную ссылку. Как бы там ни было, но золота граф привез с собой много. Так много, что в кратчайшие сроки выстроил высоко в горах большой дом, наняв самых лучших архитекторов и каменщиков из Нальчика и Пятигорска. Вокруг особняка развел питомник, высаживая в окружающих горах разные породы хвойных деревьев. Выписывал саженцы со всех частей света, даже канадскую голубую ель и сибирский кедр завез и развел в Приэльбрусье. Жил уединенно, ни с кем из своего круга отношений не поддерживал. Еще поговаривали, что была у него с собой охранная царская грамота, гласившая, что предъявитель ее, граф Телецкий, может рассчитывать на уединенный образ жизни там, где он пожелает в пределах Терской Губернии и всех южных владений русского императора. Может рассчитывать на всяческую, кроме финансовой, помощь самого генерал-губернатора сего края. И запрещающая упоминать о нем в донесениях императору, исключая только донесение в случае смерти графа.
Правда это или нет, но жил граф действительно уединенно. На приемы и светские рауты не выезжал, жил в окружении только преданной прислуги, привезенной, с сбой, из столицы. Жена графа, приехавшая с ним, также вела совершенно затворнический образ жизни. Настолько, что после поселения здесь, о ней больше не упоминается ни разу. Как-будто она вообще никогда не выходила из дома. Графа же часто можно было встретить в окрестностях дома, прогуливающимся по своему питомнику.
Но, несмотря на обстоятельный подход, прожило опальное семейство здесь не очень долго, уехав за границу еще за несколько лет до революции, избежав печальной участи многих не успевших выехать дворян. Однажды, кто-то приехавший к графу, обнаружил дом пустым и запертым. Местный лесничий, живший неподалеку, к которому обратились за сведениями, сказал, что граф велел кланяться всем, кто будет спрашивать и отвечать, что Телецкие уехали навсегда в Европу. Оставил на хранение ключи от дома, но предупредил, что никогда за ними не вернется. Как и когда выехали обитатели дома, лесничий не знал и сам не видел. Ключи и графское поручение ему принес слуга графа, одетый в дорожный плащ. Помнил лесничий, что погода тогда стояла холодная, дождливая. Унылая пора поздней осени в горах. Выполнив поручение и передав все лесничему, слуга развернулся и ушел по дороге вниз. Вот и вся короткая история жизни на Кавказе опального графа и появления высоко в горах того самого особняка девятнадцатого века, из которого я сейчас бегу.
После революции этот дом, как и все прочее имущество дворян, отошел советской власти и служил разным целям, в том числе даже вмещал одно время сельсовет эльбрусского района. В тридцатых же годах здание было решено использовать как турбазу для детей. К дому пристроили невероятно уродливую кирпичную пристройку, тоже в два этажа. Где разместили туалеты и душевые. Так и служил особняк туристической базой, принимая детские смены пионерлагеря до самых девяностых годов. Не пережив тяжелых лет, как и подавляющее количество туристических объектов на Кавказе, база закрылась. И много лет простояла в запустении.
И вот теперь, в связи с растущим туристическим потоком, директор убедил совет инвесторов нашего пансионата «Тегенекли» выделить средства на расширение и увеличение спектра услуг. В числе прочего, выиграли конкурс на долгосрочную аренду этой заброшенной базы. Здесь будет элитный корпус пансионата. В дореволюционном здании, с красивой историей, расположатся вип апартаменты для самых дорогих гостей. Среди чистого воздуха и экологии высокогорья. В хвойном питомнике, выращенном еще руками опального графа, будут проложены прекрасные экологические тропы. Виды на ледники из высоких арочных окон графских покоев будут дополнять завтраки…
Поймав себя на том, что уже цитирую сам себе рекламные слоганы, написанные для будущего вип корпуса, и уже почти все это вижу, я потряс головой, вглядываясь в пелену ливня через заливаемое водой лобовое стекло. После нескольких бесед с директором и собеседования с инвесторами, я был утвержден на позиции заведующего этим корпусом. Из-за удаленности и узкой специфики, отличающейся от общей специфики пансионата, было решено, что нужен свой руководитель, который будет вторым заместителем директора пансионата. Это очень завидная должность и конечно, я всеми силами старался ее получить. И теперь, когда получил, боюсь потерять. Вот откуда моя нервозность и сомнения.
