"Да, и, судя по всем признакам, я был прав, не так ли?" - ответил Грас. "Скипетр Милосердия тоже так думал".

Его сын — его единственный законный сын — предложил использовать Скипетр Милосердия одновременно незаконно, аморально и болезненно. Несколько монахов более разборчивого темперамента ахнули от ужаса. Орталис продолжил: "И твоя интрига принесла тебе кучу пользы. Ты думаешь, Ланиус перезвонит тебе? Не задерживай дыхание, дорогой отец, это все, что я должен тебе сказать ".

"Нет, я не ожидаю, что он мне перезвонит", - спокойно ответил Грас. "Разница в том, что мне все равно".

"Тебе все равно? Моя левая, тебе все равно!" Орталис закричал. "Как ты мог не? Ты был королем, клянусь богами! Король! Теперь посмотри на себя, в этой поношенной коричневой мантии — "

"Это одеяние смирения", - вмешался аббат Пипило. "Скоро, брат Орталис, ты тоже наденешь его".

Что бы ни горело в Орталисе, смирение не имело к этому никакого отношения. Не обращая внимания на аббата, он продолжал бушевать. "В этом поношенном одеянии, говорю вам, убираю мусор и выпалываю сорняки в этом жалком саду. Какая радость!"

Пожав плечами, Грас ответил: "Они еще не разрешили мне пропалывать сорняки. Похоже, это работа для мужчин, которые пробыли здесь дольше и знают больше о выращивании растений. Например, это может сделать брат Петросус. Мне тоже не пришлось отлынивать — пока нет, хотя я ожидаю, что это произойдет. В основном я чистил овощи, мыл посуду и помогал на кухне любым другим способом, который нужен старшим поварам ".

Орталис одарил своего тестя таким ядовитым, даже убийственным взглядом, что все, что Петросус мог бы ему сказать, застряло у него в горле. Орталис мог бы быть гораздо более грозным, если бы только работал над этим, с грустью подумал Грас. Но он никогда ни над чем не хотел работать. В этом, в двух словах, заключалась разница между его сыном и им самим — между Ланиусом и его сыном тоже.

Однако, как обычно, Орталис приберег большую часть своей хандры для Граса. "Что с тобой?" - требовательно спросил он. "Здесь добавляют маковый сок в вино?"

"В основном это эль", - сказал Грас.

"Хороший эль", - сказал Пипило. "Мы варим его сами, брат Орталис, если тебя интересует ремесло".

За исключением выражения его лица, которое говорило, что никакое ремесло его не интересует, Орталис проигнорировал и это. Он нацелил указательный палец на Граса, как будто это был наконечник стрелы. "Ты счастлив здесь!" - воскликнул он. Судя по его тону, его собственные причуды казались незначительными рядом с таким извращением. "Счастлив!"

И Грас обнаружил, что кивает. "На самом деле, да".

"Как?" Вопрос его сына был наполненным болью воем.

"Это не так уж сложно", - ответил Грас. "Здесь достаточно дел. Еды достаточно. Особо беспокоиться не о чем. Некоторое время я задавался вопросом, что я мог бы сделать, что было бы близко к тому, что я уже сделал. Я ничего не видел. Если ты уже совершил самые великие дела, которые когда-либо собирался совершить, самое время кому-нибудь отправить тебя на пастбище. Возможно, я должен поблагодарить тебя ".

"Это правильное отношение для монаха", - одобрительно сказал аббат Пипило.

Орталис, напротив, сильно покраснел и, казалось, был на грани истерики. "Борода Олора!" - воскликнул он. "Думаешь, я послал бы тебя сюда, если бы думал, что тебе это понравится?"

"Нет". Возможно, у Граса было не совсем подходящее отношение к монаху, потому что он не смог удержаться, чтобы не поддеть своего сына и кратковременного преемника, сказав: "И мне это понравится еще больше теперь, когда ты здесь, чтобы составить мне компанию".

Несколько монахов рассмеялись над этим, Петросус громко среди них. Даже Пипило улыбнулся. Он сказал: "Пойдем, брат Орталис. Время сбросить одежды внешнего мира ради одеяния, которое делает всех нас одним целым, всех нас одинаковыми в глазах богов на небесах ".

То, что Орталис сказал о богах на небесах, было, мягко говоря, едким и нелестным. Никто не упрекнул его, даже аббат. Грас мог бы поспорить, что немало монахов говорили подобные вещи, когда впервые пришли сюда. Возможно, у некоторых из них все еще были такие мысли. Но большинство из них уже поняли бы, что ничего не могут с ними поделать, так какой смысл было за них держаться?

"Приди, брат", - снова сказал аббат Пипило. И, даже если Орталис все еще злился и проклинал, он пришел.

Лимоза отвесила королю Ланиусу низкий реверанс. Они были в спальне Ланиуса, а не в тронном зале, но она обращалась с ним с максимально возможной официальностью. И страх заставил ее голос дрогнуть, когда она произнесла: "Д- ваше величество".

"Выпрямись", - нетерпеливо сказал Ланиус. "Тебе не нужно так дрожать. Я не собираюсь привязывать камни к твоим ногам и бросать тебя в реку или бросать на растерзание волкам — я обещаю тебе это ".

"Благодарю вас, ваше величество". Лимоза выпрямилась, но оставалась настороженной. "Э—э... что вы собираетесь со мной делать?"

"Ну, это то, о чем мы здесь должны поговорить, не так ли?" Сказал Ланиус. Прислушавшись к себе, он подумал, что его голос очень похож на голос Граса. Этот колодец в начале предложения дал ему возможность обдумать, что он должен сказать дальше.

"Я не доставляю хлопот Вашему величеству, не сейчас", - сказала Лимоза. "Когда... когда Орталиса уберут, я ни для кого не доставлю хлопот".

"Ну..." Повторил Ланиус. Да, это было полезно. "Я не совсем уверен. Во-первых, ты, возможно, хочешь отомстить. Во-вторых, ты мать внуков короля Граса. Ты мог бы строить заговоры для них, если не для себя."

Он думал, что Лимоза будет протестовать, что она никогда бы так не поступила. Он бы ей не поверил, но именно такой линии поведения он ожидал от нее. Вместо этого она побледнела. "Ты бы ничего не сделал моим детям!"

"Не так, нет, конечно, нет", - ответил Ланиус. "Я не монстр, ты знаешь". А она? Она была замужем за своего рода монстром и любила его. Что там говорилось?

"Конечно, нет, ваше величество", - мягко ответила Лимоза. Но что еще она могла сказать? Если она сказала Ланиусу, что он монстр, она дала ему все необходимые оправдания, чтобы доказать это лично ей. Я король Аворниса. Я единственный король Аворниса, подумал он — он все еще начинал привыкать к этому, потому что впервые в его жизни это было правдой. Если я не хочу утруждать себя оправданиями, они мне не нужны. Лимоса думала вместе с ним, по крайней мере частично, потому что добавила: "Что бы ты ни сделал, я знаю, ты будешь справедлив".