“Я бы предпочел вино”, - сказал Телеутас.

Это была не совсем чистая жалоба, или, во всяком случае, это могло быть не совсем чистой жалобой. Аристидас опустил голову, сказав: “Я бы тоже так поступил. Питье воды в чужих краях может вызвать у вас отек кишечника”.

Он, конечно, был прав, но Соклей сказал: “Иногда с этим ничего не поделаешь. Мы находимся в чужих краях и время от времени вынуждены пить воду сами по себе. Местность не болотистая. Это повышает вероятность того, что вода будет хорошей ”.

“Меня не волнует, насколько она хороша. Меня не волнует, что это вода из Хоаспеса, реки, из которой пили персидские цари”, - сказал Телеутас. “Я бы все равно предпочел вино”. Тогда он не заботился о своем здоровье - только о вкусе и о том, какие ощущения придаст ему вино. Почему я не удивлен? Соклей задумался.

Как часто делали эллины, иудеи обложили колодец камнями высотой примерно в локоть, чтобы животные и дети не упали в него. Они также накрыли колодец деревянной крышкой. Когда моряки сняли ее, они обнаружили толстую ветку, лежащую поперек отверстия, с привязанной к ней веревкой.

“Давайте поднимем ведро”, - сказал Соклей.

Мужчины принялись за работу, сменяя друг друга. Телеутас стонал и ворчал, натягивая веревку; его можно было почти приговорить к пыткам. Судя по всему, что видел Соклей, Телеуты считали работу равносильной пытке. С другой стороны, тащить большое, полное ведро было нелегко. Соклей задумался, есть ли какой-нибудь более простой способ поднять ведро с водой, чем дергать его вверх по одному рывку за раз. Если так, то это не пришло ему в голову.

“Вот мы и пришли”, - наконец сказал Аристидас. Мосхион протянул руку и схватил деревянное ведро, с которого капала вода. Он поднес ее к губам, сделал долгий, блаженный глоток, а затем вылил немного себе на голову. Соклей не сказал ни слова, когда Телеутас и Аристидас по очереди передали ему ведро. Подняв его со дна глубокого колодца, они заслужили это право.

“Вода кажется достаточно вкусной”, - сказал Аристидас. “Она приятная, прохладная и сладкая на вкус. Надеюсь, с ней все в порядке”.

“Так и должно быть”. Соклей выпил. “Ах!” Как и его люди, он тоже вылил воду себе на голову. “Ах!” - снова сказал он. Это было чудесное ощущение, когда вода стекала по его лицу и капала с носа и с кончика бороды.

Время от времени он замечал лица, выглядывающие из окон каменных и глинобитных домов. Однако никто, кроме Эзера, сына Шобала, не вышел. На самом деле, Соклей помахал рукой, когда впервые увидел одно из этих любопытных лиц. Все, что он сделал, это заставил его в спешке исчезнуть.

Аристид заметил то же самое. “Эти люди забавные”, - сказал он. “Если бы мы пришли в деревню, полную эллинов, они бы окружили нас со всех сторон. Они захотели бы знать, кто мы, откуда, куда направляемся дальше и какие новости мы слышали в последнее время. Богатые захотели бы торговать с нами, а бедные хотели бы просить у нас милостыню. Они бы просто не оставили нас в покое ”.

“Я бы сказал, что нет”, - согласился Телеутас. “Они бы тоже попытались украсть все, что мы не прибили, и они попытались бы вырвать гвозди”.

Соклей поднял бровь. Не то чтобы Телеутас был неправ. Моряк, без сомнения, был прав - эллины поступили бы подобным образом. Но мысль о воровстве, казалось, пришла ему в голову очень быстро. Не в первый раз Соклей задавался вопросом, что это значит.

Он мог бы продолжить путь от Хадида, но ему действительно хотелось купить еды, а Эзер ясно дал понять, что не сможет сделать этого до захода солнца. Он и моряки отдохнули у колодца. Через некоторое время они снова наполнили ведро и подняли его наверх. Они сделали большой глоток, а остальное вылили на себя.

Как он мог бы сделать в Элладе, Телеутас начал стаскивать с себя тунику и ходить голым. Соклей поднял руку. “Я уже говорил тебе однажды, не делай этого”.

“Так было бы круче”, - сказал Телеутас.

“Люди здесь не любят выставлять напоказ свои тела”.

“Ну и что?”

“Ну и что? Ну и что я тебе скажу, о дивный”. Соклей махнул рукой. “Вероятно, нет других эллинов ближе к этому месту, чем на день пути. Если мы соберем здесь людей с оружием в руках против нас, что мы можем сделать? Если они начнут бросать камни, скажите, что мы можем сделать? Я не думаю, что мы сможем что-либо сделать. А вы?”

“Нет, я думаю, что нет”, - угрюмо сказал Телеутас. Он оставил хитон на себе.

После захода солнца местные жители вышли из своих домов. Соклей купил вина, сыра, оливок, хлеба и масла (он старался не думать обо всем масле, которое Дамонакс заставил его пронести на Афродиту, и надеялся, что Менедему повезло избавиться от него). Некоторые люди действительно задавали вопросы о том, кто он такой, откуда он и что он делает в Иудее. Он ответил, как мог, на своем запинающемся арамейском. Когда сгустились сумерки, в воздухе начали завывать комары. Он хлопнул пару раз, но все равно был укушен.

Некоторые из задававших ему вопросы были женщинами. Хотя они были одеты с головы до ног, как местные мужчины, они не носили вуалей, как это сделали бы респектабельные эллины. Соклей тоже заметил это еще в Сидоне. Для него видеть обнаженное женское лицо на публике было почти так же неприлично, как для иудаистов было бы видеть его - или Телеутаса - обнаженным телом.

Ему хотелось побольше расспросить их об их обычаях и верованиях. Дело было не столько в том, что его арамейский не подходил для этой работы. Но, поскольку он не хотел, чтобы Телеуты оскорбляли их, он и сам не хотел этого делать. Он вздохнул и задался вопросом, сколько времени пройдет, прежде чем его любопытство возьмет верх над здравым смыслом.

7

“Как поживаешь?” - спросил трактирщик, когда Менедем однажды утром вышел из своей комнаты. Как узнал родосец, его звали Седек-ятон.

“Хорошо”, - ответил Менедем по-гречески. Затем он сказал то же самое на арамейском, из которого разобрал несколько слов.

Седек-ятон хмыкнул. Его жена, которую звали Эмаштарт, улыбнулась Менедему. “Какой ты умный”, - сказала она на своем ужасном греческом. Она выпалила пару предложений на арамейском слишком быстро, чтобы он мог разобрать.

“Что?” Спросил Менедем.

Эмаштарт попыталась объяснить это по-гречески, но у нее не хватило словарного запаса. Она повернулась к мужу. Седек-ятон был занят тем, что ставил новую ножку на табурет. Он не проявлял интереса к переводу. Его греческий тоже был плох; скорее всего, он не смог бы этого сделать, даже если бы захотел. Когда он отказался даже пытаться, Эмаштарт начал визжать на него.

“Привет”, - сказал Менедем и поспешно покинул гостиницу. Он провел там так мало времени, как только мог. Жена трактирщика продолжала бесцеремонно заигрывать с ним. Его клятва Соклеосу не имела ни к чему отношения. Он не хотел женщину, которую находил отталкивающей, и он не хотел, чтобы Седек-ятон думал, что он действительно хочет ее, и в результате пытался убить его.