К тому времени, когда Менедем приказал Дикаиозине развернуться, она была уже далеко в ликийских водах. Он видел множество рыбацких лодок и больше, чем несколько круглых кораблей, но ни одной из худых, злобных галер, которые он искал. Он пнул деревянную палубу. Он хотел этот второй пиратский корабль, хотел ее достаточно сильно, чтобы попробовать. Он хотел показать адмиралу Эвдемосу и остальным высокопоставленным военно-морским чиновникам Родоса, что он может чего-то добиться от командования, даже если он недостаточно богат, чтобы служить на борту военной галеры в течение всего сезона плавания. И командование трихемиолией, типом, возникшим в его воображении, как Афина возникла из лба Зевса, делало этот патруль еще более приятным.

Но боги дали то, что они решили дать, а не то, чего хотел любой смертный. Когда солнце село на западе, Дикаиозина поплыла обратно к Родосу. Менедем то и дело оглядывался через правое плечо на изрезанный берег, надеясь заметить гемиолию, возможно, выкрашенную в цвет морской волны или небесно-голубой, чтобы ее было труднее заметить во время охоты. Но все, что он увидел, были золотые пески, быстро переходящие в скалистые, поросшие лесом холмы: идеальные места для укрытия пиратов.

И затем, всего в паре сотен стадиев от Родоса, впередсмотрящий крикнул: “Корабль взлетел!”

Менедем снял руку с рулевого весла, чтобы помахать Филократу, чтобы тот увеличил ход. Гребец помахал в ответ. Барабан забил быстрее. Флейтист подбирал ритм. Гребцы отвечали великолепно. Они весь день были на веслах, чтобы оттолкнуть "Дикаиозину " как можно дальше от Родоса. Менедем никогда бы не стал так усердно работать с экипажем торговой галеры, не будь за ним по пятам пирата. Но они увеличили ход, когда Филократ приказал это. Менедем обнажил зубы в свирепой ухмылке. На этот раз пират не преследовал его по пятам. Теперь он наступал пирату на пятки, или надеялся, что наступал.

Тот другой корабль, безусловно, вел себя как пиратский. Когда команда заметила "трихемиолию", они не остановились и не стали ждать, пока их допросят. Вместо этого они помчались на север к побережью Кариана так быстро, как только могли. За их кораблем тянулся длинный кремовый кильватерный след - "гемиолия", потому что у нее было два ряда весел. Она была быстрой - но Дикаиозина была быстрее.

Менедем украдкой бросил тревожный взгляд на солнце. Оно быстро садилось, спускаясь к морю, которое должно было погасить его свет. Его взгляд вернулся к суетящейся гемиолии. Останется ли у него достаточно дневного света, чтобы закончить погоню? Он не знал, но намеревался выяснить.

Как и прежде, он приказал морским пехотинцам на носу стрелять по убегающему кораблю. Он еще не был в пределах досягаемости, но он хотел быть готовым заранее. Филократ ухмыльнулся и наклонил голову, показывая, что одобряет. “Мы догоняем их!” - крикнул келевстес, обращаясь к трудолюбивым гребцам, которые отвлеклись от погони. “Продолжайте в том же духе. Мы можем поймать их до того, как они смогут выброситься на берег”.

Если бы Дикаиозина могла это сделать, если бы она могла таранить или подойти к борту, захватить и взять на абордаж, пираты долго бы не продержались. Менедем наблюдал за "гемиолией", когда к ней приближалась военная галера. Ее капитан тоже разместил лучников на корме - разместил их там, а затем начал с ними ссориться. Менедем мог догадаться почему. "Гемиолия" была самой быстроходной галерой во Внутреннем море ... за исключением, теперь, "трихемиолии". Шкипер и его команда не могли ожидать, что их отремонтируют, и, вероятно, винили друг друга.

Но береговая линия Кариана приближалась с каждым взмахом весел, а Дикаиозина была не намного быстрее своей добычи. На то, чтобы оказаться на расстоянии полета стрелы, ушло больше времени, чем надеялся Менедем. А затем пираты с такой бешеной скоростью принялись грести, что у них разорвались бы сердца, если бы они продолжали так долго. Гребцы на "трихемиолии" последовали его примеру, но меньшее судно вынесло на берег. Мужчины потоком выходили из нее, некоторые обнаженные, если не считать оружия, другие - безвкусные и сверкающие в нарядах и золоте, без сомнения, украденных. Несколько человек остались недалеко от гемиолии, чтобы пострелять в Дикаиозине. Большинство, однако, побежали к ближайшим деревьям, не оглядываясь.

“Нам приземлиться и отправиться за ними, господин?” Спросил Филократ.

Менедем снова посмотрел на солнце. Сплющенный красноватый шар висел прямо над горизонтом. Он с сожалением покачал головой. “Нет. В этом нет смысла, не тогда, когда мы будем шарить в темноте. Мы сожжем корабль и отправимся домой ”.

Никто с ним не спорил. "Гемиолия" загорелась, как и "пентеконтер" ранее в тот же день. “Довольно честный патруль”, - сказал Филократ. “Да, сэр, довольно справедливо. Насколько я понимаю, о наилучший, ты можешь вытащить Дикаиозин в любое удобное для тебя время”. Оба приятеля ухмыльнулись и опустили головы.

“Спасибо вам”, - сказал Менедем. Эти слова и близко не подходили к тому, чтобы показать, насколько он был рад, но это было лучшее, что у него было. Он использовал их снова: “Спасибо вам, друзья”.

Соклей ходил в гимнасион скорее из упрямого чувства, что он действительно должен это сделать, чем из-за какого-либо реального удовольствия, которое он там получал. Он не стыдился раздеваться и заниматься спортом. У него никогда не было тела, которое скульптор выбрал бы в качестве модели для Зевса или Ареса, но он также никогда не позволял себе размякнуть или растолстеть. Глядя сверху вниз на свое угловатое, бугристое тело, он иногда задавался вопросом, мог ли он потолстеть, даже прилагая самые усердные усилия. Его не интересовало это. Как и большинство эллинов, он считал, что ни один мужчина не должен позволять себе сеять таким образом.

И так, покорно, он тренировался. Он бежал спринтами, его босые ноги поднимали пыль. Менедема здесь не было; по крайней мере, ему не пришлось есть прах своего двоюродного брата вместе со своим собственным. Он метал дротики в брезентовые мишени, натянутые на тюки сена. Он тоже пускал стрелы по мишеням, кряхтя от усилий, потому что выбрал лук, который едва мог натянуть. Он был сносным - лучше, чем сносным -лучником, что не раз помогало на борту "Афродиты    ".

И он посыпал свое смазанное маслом тело песком и отправился в борцовские ямы, чтобы сразиться со своими согражданами. Там он был близок к тому, чтобы хорошо провести время, потому что мог постоять за себя с большинством из них. У него не было быстрой, как у ящерицы, реакции, которая сделала бы его одним из лучших борцов, но он использовал свои длинные конечности с большим преимуществом, он был сильнее, чем казался - потому что он был высоким и худощавым, его мышцы не бугрились так, как у скваттера, - и он всегда был из тех, кто придумывает новые приемы и вариации старых. Он использовал голову, когда боролся, а не только руки и спину.

Этим утром он сбил с ног парня по имени Буланакс, сына Дамагораса, мужчину примерно его возраста. Буланакс выплюнул грязь изо рта и сказал: “Я вообще этого не предвидел. Покажи мне, что ты сделал”.

“Конечно”. Соклей любил учить. “Когда ты набросился на меня, я изогнулся, дернулся и перекинул тебя через бедро. Сделай это снова, медленно, и я покажу тебе, как у меня получилось ”.