В Улье она оказалась в свой шестнадцатилетний день рождения. Родители оплатили банкетный стол, в одной из ближайших кафешек, и они с друзьями очень весело отметили это событие. Так весело, что в ее голове, когда она очнулась, остались лишь смутные воспоминания. Она впервые попробовала алкоголь, и не понимая своей меры, видимо перебрала. На следующее утро ей было очень плохо, ее тошнило, и казалось, что худшего состояния быть не может. Действительность очень быстро убедила ее в обратном. Если вчерашний день казался бредом пьяного мозга, чужим воспоминанием, с привкусом кислятины и какими-то жуткими монстрами, то все последующие дни, стали кошмаром наяву.

Ее спас добренький такой, с вечной ухмылочкой, дядечка. И схоронил в подвале, от напасти, как он ей объяснил, когда она, очумевшая от гадкого состояния, и метания в закрытом темном помещении, отпивалась раствором живца. Страшная гадость, но дядечка сказал, что это лекарство, и оно и правда моментально помогло, девочка, а тогда ее звали Даша, даже чуть захмелела, и жизнь уже не казалась ей столь печальной, как это было недавно.

Но дядечка разуверил ее в этом аж целых два раза.

В первый раз своим повествованием. В обстановке зашарпанной комнаты, с потрескавшимися стенами, и свисающими с них обрывками обоев, без окон, лишь с одной металлической дверью и одиноко горящей лампочкой, запитанной от переносного аккумулятора, он сидел на табуретке, загораживая свет от лампы и рассказывал. Не торопясь, в подробностях и смакуя детали. Поглаживая край расстеленного дивана, на который с ногами забралась Даша, прижавшись к стенке, и чувствуя, как слезы текут из ее глаз, а иногда возникают рвотные позывы от деталей, на который был горазд улыбчивый дядечка.

О том, что произошло с ней, ее друзьями и родителями. Кем они сейчас стали, как пожирали друг друга, не забыл упомянуть, что кишки и внутренности, тоже являются для них пищей, как и любая другая часть тела. И кем может стать она, если не будет слушаться его указаний, и пить спасительный напиток, который только он и может для нее сейчас сделать.

— Ты поплачь, поплачь, девонька, родных уже не вернуть, — дядечка был сама забота, только почему-то при разговоре, продолжал улыбаться, и вести себя словно кот, неожиданно, получивший целую крынку со сметаной, — но тебе легче станет. Поверь мне, слезки, они облегчают.

Даша, разревелась, а он потянулся к ней, как ей показалось с намерением утешить. Она ошиблась.

И это было второе, что поставило окончательную, жирную точку, на надежду счастливого исхода. Он, резко, раздвинув ей ноги, заглянул под юбку и полез туда, как ей в последствии все время казалось, своими грязными, заскорузлыми, гадкими руками, ощупывая лобок и срывая трусики. Дашу, в шоке, как будто охватил столбняк, и она, на сколько секунд, выпала из реальности, не пытаясь ничего предпринять.

— Пилоточка, красавица, — удовлетворившись осмотром и ощупыванием, неожиданно севшим голосом, и с горящими от предвкушения глазами, просипел он, — я нарекаю тебя этим именем. Да не красавицей, не думай, — глумливо рассмеялся он, — запомни, твой крестник — Бабник. А ты отныне зовешься Пилоткой! Бабник, это — я. — зачем-то сделал уточнение, как будто в комнате мог быть кто-то еще, и продолжил свое гадкое дело, лапая интимные места и даже попытавшись поцеловать Дашу в губы.

Это вывело ее из ступора, но и только. Сил хватили лишь на укус, а после, получив кулаком в скулу, она поплыла, и уже почти не сопротивлялась.

Бабник приступил к акту, лишив ее девственности. Он похрюкивал от удовольствия, видя страдания, и специально старался порезче войти, тем самым причиняя сильную боль, что его еще больше возбуждало. При этом он не умолкал, все время приговаривая:

— Пилоточка моя хорошая, ну же, не надо ручками меня бить. Ты лучше поплачь, пореви, тебе же легче будет, а мне веселее.

И она плакала и пытались отбиться, ревела и умоляла оставить ее. Все тщетно. Это, кажется, только усиливало его похотливое желание. Одновременно с семяизвержением, от запредельного маньячного экстаза, у него изо рта и носа потекли слюни и сопли, изгадив девичью грудь, которую он оголил ранее, разорвав одежду.

Дашу стошнило.

Откуда у этого ублюдка берутся силы, было не понятно, но он измывался над ней в течении двух дней, показавшиеся ей вечностью, с перерывом в два-три часа, и на короткий сон. Про количество дней, а в закрытом помещении, и от охватившего ее чувства безысходности, время текло совсем по другому, она узнала из его рассуждений о том, что за это время некие охотники уничтожают самых опасных тварей, и уже можно вернуться в какой-то стаб.

С каждым разом она все более равнодушно относилась к его попыткам развести ее на слезы, рассказывая одну и ту же байку про родителей, близких и ее собственную судьбу. В какой-то момент, и постоянно саднящая боль в промежности, куда-то отодвинулась в сторону, видимо мозг, решил отключить рецепторы боли и страданий. Она превращалась в безвольную куклу.

В очередной попытке соития, Бабник понял, что его не возбуждает покорная и не страдающая тряпка. Тогда он избил ее. Еще какие-то эмоции у Даши все-таки оставались, и она заплакала. Это стало радостным поводом для маньяка, вновь насладиться извержением.

Дальше был туман, и сколько бы моральный урод не пытался ее бить или унижать, нужного эффекта для себя более добиться не мог.

— Одевайся, Пилотка!

Ко рту прижалось горлышко пластиковой бутылки. Жажде и головной боли не было придела, и памятуя о волшебных свойствах живчика, организм, жадно, без участия Даши, стал поспешно употреблять напиток.

— Что, паскуда, жить-то еще хочешь смотрю, — зло слышалось в голосе Бабника, и какая-то обида, — а еще притворялась.

Он отобрал бутылку, и плюнул ей в лицо.

— Одевайся, говорю, в стаб пойдем. Запомни мою доброту, не брошу тебя на съеденье зверью. А мне зачтется. — рассудил он.

По поводу кто здесь зверье, у Даши было свое мнение. Про стаб она кое-что уже знала, так как от скуки, между актами насилия, Бабник, делился с ней своими рассуждениями, как устроен мир, и в том числе, затрагивал жизнь в стабе. В любом случае там должно быть лучше, чем в подвале с этим ублюдком, и брезжил хоть какой-то лучик надежды. Поэтому особо уговаривать ее было не нужно. Она быстро накинула на себя то, что осталось от ее одежды, после того как ее рвали в разных местах, и приготовилась на выход.

Бабник в это время осторожно открыл дверь и одним глазом выглянул наружу. Еще чуть приоткрыв дверь, он обернулся.

— А ты смотрю шустрая стала, — в его взгляде, вновь, загорелся знакомый огонек похоти, — а ну-ка, давай-ка напоследок, я твою пилотку еще раз понасилую. Пилоточка моя.

В его голосе послышалось дрожание маньяка, он сделал шаг к Даше. У нее в голове мелькнула молния плана. Дверь-то он не закрыл за собой! Идиот. Она, стоя возле кровати, задрала юбку, показывая мохнатый бугорок между ног (трусы давно куда-то потерялись). Бабник в возбуждении, по своему обыкновению хрюкнул, и забыв про все на свете, даже про то что он уже был полностью снаряжен для выхода, с рюкзаком и автоматом на перевес, потянулся рукою к вожделенной щели. И получил кроссовкой по ненавистной роже.

Даша рванула к выходу, с силой распахнула дверь, перескочила порог, и уже промчалась по коридору вперед, когда, что-то мягко охватило ее за ногу, и она, запнувшись, полетела на бетонный пол подвала, больно приложившись коленями и локтями.

Быстро оглянулась назад. На ноге ничего не было, а Бабник, зло сверлил ее взглядом, поднимаясь с пола. Она вскочила, и вновь побежала вперед. Ровно один шаг, и вновь она падает вниз, зацепившись ногой, за невидимую веревку. Более того, в этот раз веревка натянулась, и подтащила ее на несколько сантиметров обратно к комнате. Она дернулась раз, другой, и понимая, что угодила в ловушку, повернулась на бок, сложившись в позе эмбриона. Сейчас ее снова будут насиловать.

Рядом послышались шаги. Бабник не торопясь подошел, и больно ударил ее по ноге.