С «Арчером» или «Лучником» так просто не получилось. Больше половины команды успело закрыться в трюме и среди них полно офицеров. Сами бы матросы сдались, тут даже не вопрос, а вот с офицерами… И офицеры бы сами по себе тоже сдались, не в первый же раз, но позади матросы. Отправленный на переговоры командор Оммани положительного результата не добился. Эти товарищи потребовали беспрепятственного выхода из бухты Виктории. Так-то можно отпустить, с обеих сторон пролива Сашка расположил по три своих корабля, чтобы чего интересного без досмотра бухту не покинуло, и куда бы не рванул «Арчер» освободи они его, наткнётся на три корабля, каждый из которых в разы его мощней по залпу, а вся троица потопит шлюп без проблем. Но Сашка уже считал пароход своим. Да, колесные пароходы — это полная хрень с точки зрения боевого корабля. Колесо уничтожается первым же выстрелом, а именно из-за него на борту мало орудий. Да ещё качка, слышал Виктор Германович, что попасть из орудий, установленных на колёсных пароходах, практически невозможно. И чёрт с ним. Зато, как каботажное судно, курсирующее по Цугарскому проливу между Мацумаэ и Хакодате — просто незаменимая вещь, и десант может взять на палубу и японцев шугнуть. Главное, он не зависит от ветров, которые в этом проливе всегда не в ту сторону дуют. Куда ни направься, обязательно навстречу.
Следующими попробовали договориться с запершей командой моряки с «Хайфлайера». Тоже потраченное впустую время.
Помог трюк, что предложил Бабма.
— Александр Сергеевич, давайте люки польём керосином и скажем, что подпалим, если не откроют. У офицеров в каютах я видел керосиновые лампы. Воняет. Ни с чем другим не спутаешь. Наши на спирту розами по сравнению с этой гадостью пахнут. Они запах почувствуют, не сомневайтесь.
— Ну, давай попробуем.
Сработало чуть не мгновенно. Подошел к люку Сашка и предупредил их, что зальёт всё керосином, что и проделал, и сейчас они отойдут и выстрелят по палубе.
— Зажаритесь ребята до хрустящей корочки.
— Всё! Всё! Сдаёмся! Точно в Америку переправите? Мы офицеров скрутили! Открываем.
Сдалось сто восемнадцать матросов и всяких боцманматов и прочих боцманов, и вытащили они наверх семь побитых и связанных офицеров. Здесь тоже вся команда по ремонту машины и кочегары всякие были целыми, та же самая поступила команда — приступить к ревизии паровика, вот все этим и занимались.
Что ж, теперь можно обратить пристальное внимание на купцов, буквально заполнивших бухту Виктория, и на склады на обоих берегах пролива. Самая лучшая часть войнушки — это сбор трофеев. Ну, за этим и припёрлись на другой край Света.
Событие двадцать третье
Цель жизни — добыча. Сущность жизни — добыча. Жизнь питается жизнью. Все живое в мире делится на тех, кто ест, и тех, кого едят. И закон этот говорил: ешь, или съедят тебя самого.
Джек Лондон
Наран тенью скользнул за тяжело топающим матросом. Мог бы сильно и не стараться. На вахтенном был плащ или накидка с капюшоном, что укрывала того от дождя. Вот только она его и от звуков укрывала, и от видимости того, что по бокам происходит. Так и нечего там видеть и слушать, нет у русских здесь кораблей, а те, что в Архангельске, не рискнут отойти от береговых батарей. Эти жалкие канонерские лодки с пукалками на носу, да все их, все двадцать, можно потопить парой залпов с их кораблей. Вахтенный подошёл к борту, что был развёрнут в сторону моря и попытался вглядеться во мрак за бортом этим. Мысль про канонерки русские что-то шевельнула в засыпающих мозгах, и матрос решил проверить. Шаги за спиной он не услышал. Вдруг чья-то рука сжала ему горло, а потом острая боль пронзила спину. Вахтенный дёрнулся и затих, так и не подав сигнала тревоги.
— Минус один, — Наран прислушался. Вдалеке на шкафуте переговаривались двое. Точнее, перебранивались. Или нет такого слова? Бранились, в общем. Слов было не разобрать, метров двадцать до них.
Калмык, пригибаясь, хоронясь за прикрытой брезентом шлюпкой, двинулся к ним. Минута и он оказался подле продолжавших ругаться матросов. Вон, чё. Не поделили премию, которую им обещали за захват монастыря. Один из них её уже проиграл в кости, а теперь возможность ограбить Соловецкий монастырь стала призрачной. Капитан вроде хочет завтра вернуться к Архангельску.
Стояли разговорчивые игроки спиной к Нарану, но их было двое. Он мысленно проделал необходимые движения. Шаг вперёд, и он оказывается между спорщиками. Удар кортиком в ухо тому, что получился справа. Вынуть лезвие, довернуться к левому и вставить тонкий клинок под подбородок проигравшему. Ну, теперь ему не придётся расплачиваться с этим «счастливчиком». Так и не сможет, сложно расплачиваться, когда в мозгах пятнадцать сантиметров стали. А, не! Это у нормальных людей сантиметры, вот у них в школе, к примеру, а у великих британцев футы с дюймами. Дебилы, не могут на десятеричную систему перейти. Ну, пусть будет полфута стали в мозгах, ничуть от этого мозгам не легче.
— Минус три.
Мичмана говорили, что на квартердеке тоже есть, по крайней мере, должны быть вахтенные. И Наран двинулся к ступенькам. Точно. Вон, стоит, прислонившись к стенке и спит стоя, время от времени мотая головой. Тяжело ему. Вся жизнь борьба, то с голодом, то со сном после еды, как Александр Сергеевич шутит. В два широких шага диверсант оказался рядом с борцом и сунул тому лезвие в солнечное сплетение. Да не гигиенично, оно уже в крови трёх его товарищей. Ну, звиняйте, сэр, для каждого отдельного кортика не припас.
Наран контрольным в глаз добил дёргающегося матроса и замер, вслушиваясь. Не разбудил ли кого стон последнего матроса. Вроде всё тихо.
— Минус четыре, — пора вызывать подкрепление, а то он тут один всех положит, потом столько претензий к нему будет. Диверсант, крадучись, по старому пути вернулся на бак и подал условный сигнал, легонько постучав лезвием кортика по якорной цепи.
Несколько секунд и показалась голова Темена, за ним на палубу перебрался Тагар. Вскоре все десять калмыков были на палубе корабля, и теперь поднимались менее подготовленные к диверсиям мичмана и артиллеристы. Нет, они, конечно, смогут один на один с английским матросом кортиком того заколоть, но не один на три, скажем, или четыре противника. Последним, грузно довольно, перевалился с через фальшборт Лермонтов.
— Староват стал, — пожаловался Михаил Юрьевич хорунжему седоусому.
— Сорок лет всего, не прибедняйся командир, — вытащил два револьвера из-за пояса и из кобуры Ерофей Иванович.
— Пушкин, ты знаком с расположением кают офицеров, веди.
— На квартердек.
Наран шёл за Пушкиным и морщился. Ой, зря они всех их сюда на палубу так рано подняли. Они вдесятером, только диверсанты, уж офицеров бы точно тихо успокоили. А сейчас вон какой топот устроили. Нет. Нельзя так. Он дёрнул мичмана за рукав останавливая. И повернулся к Лермонтову.
— Господин майор, давайте вы здесь подождёте. Громко получается, — Наран голову поднёс к самому уху Лермонтова.
— Добро. Стоим все кроме школьников.
Школьники — это прозвище диверсантов калмыков в Басково. Они — школьники. Гардемарины — пловцы. Артиллеристы из Суворовского училища — глухари. Правильное прозвище. Настреляются на учениях, потом сидят в столовой и кричат друг на друга и на других людей. Эти же названия и в футбольные команды официально перекочевали. Сегодня встреча «Пловцов» с «Глухарями» или со «Школьниками» играют.
Десять калмыков одни дальше проследовали к квартердеку, где расположены каюты офицеров и священника с доктором.
Двери, понятно заскрипели. А туда же — культурная нация. Жмоты и лодыри, не могут несколько напёрстков масла на петли вылить. И не спасла даже лень офицеров. Оглохли и устали после целого дня бомбардировки неприступных стен монастыря. Никто от скрипа дверей не проснулся. И теперь уже очень вряд ли проснутся. Очень редко мёртвые просыпаются. Даже ещё реже.
