Шли дни, в голове был, одним словом бардак. Нужно было собирать сына в школу, решать что-то с работой и решать что-то с жильем. Денег не было просто ни на что. Но и руки не поднимались, чтобы начать что-то делать.
Организм требовал восстановления, переосмысления, перезагрузки или просто чтобы кто- то взял «флешку» твоей жизни и переформатировал её. Но это всего лишь небольшая доля чёрного юмора.
Шли дни. Сейчас я даже не могу вспомнить, что я делала в эти мгновения. Я без конца, при первой возможности мчалась на кладбище. Я плакала, рассказывала о том, что с нами происходит ежедневно, я брала в термосе чай и пила с ним его там, на лавочке и таскала ему его любимые пироги с соленым огурцом.
Из дневника памяти.
28 июля 2018 год.
Наступил день. День, к которому мы готовились. День, который должен был быть, одним из самых счастливых дней в нашей жизни. Утром, открыв шкаф и проведя руками по белому подолу платья, которому так и не суждено было одеться, я отправилась к Саньке. Нет, на удивление настроение было не на много, но лучше обычного. Я смеялась с ним. Рассказывала, какое должно было быть платье. Рассказывала, как нам с сыном приходится перестраивать планы. И это уже теперь не дом у моря в Крыму, куда так хотел уехать Санька, не собственный пруд и даже не просто те прежние вечера, когда каждый рассказывал, что произошло за день.
В этот день, мне показалось, что уже совсем неуместны гвоздики, которые совсем завяли от жаркого июльского солнца. Рассказав о той каше, а иначе это было назвать никак нельзя, я стала убирать цветы. Почему я решила написать про эти цветы? Это сыграло ещё одну роль в дальнейшем, что происходило со мной…
Кто-то, спустя несколько дней, стал говорить мне, что ни в коем случае нельзя было убирать со свежей могилы ничего до 40 дней. Эти суеверия (об этом позже), я думаю которые касались не только меня, хотя бы раз в жизни, изводили меня все последующие дни. Я ложилась спать с мыслями, что я сделала что-то не то. Что-то страшное и непоправимое, тем самым вводя себя в состоянии непроизвольной депрессии.
Спустя 20 дней, после всех трагических событий, мы поехали в Городецкий Феодоровский мужской монастырь, где умер сам Александр Невский. Именно по-этому и было принято решение поехать туда. Я помню своё состояние. Состояние, когда ты не понимаешь что с тобой происходит каждый день. Состояние, когда ты, в прямом смысле слова, просто начинаешь терять себя, окружающий мир, разум и просто начинаешь существовать. В голове только вертелось, что, убрав эти злосчастные гвоздики, я совершила что-то непоправимое в своей жизни. Горькие слёзы катились по щекам. Мгновеньями от них начинаешь задыхаться. Горький, огромный ком подкатывал к горлу и давил на легкие, солнечные сплетения, воздуха просто не хватало. Я стала выходить на улицу, когда навстречу мне входил высокий, преклонных лет монах.
– Можно я задам Вам вопрос? – захлебываясь в своих слезах, остановила я его.
Его добрая улыбка, непроизвольно заставила меня успокоиться. Тут то, я ему поведала о случившемся и о тех гвоздиках, которые терзали мне, последние несколько дней, душу.
Он пояснил мне, что это всё мои глупости. Что из года в год, люди сами вносят суеверные мгновения меняя, и добавляя в какие-то уже «сложившиеся ритуалы». Что душе человека, уже совершенно всё равно, убрали эти гвоздики до сорока дней или уже после.
Только спустя год я поняла, что добрый и, по своему могучий монах тот, и был сам настоятель этого монастыря – Епископ Городецкий и Ветлужский Августин. Он не мог отпустить меня в том состоянии, в котором я была на тот момент. Он проводил меня к иеромонаху Варнаве (Тихонову), который на протяжении очень долгого времени беседовал со мной, разъясняя о жизни и умерших родственниках. А так же провел полную исповедь, долгую, начиная с отрочества моего – эту исповедь и считаю я своей первой, настоящей и вразумительной. В конце нашей с ним беседы он мне сказал одно, я конечно на это отреагировала про себя с небольшой ухмылкой, я твердо знала, что моя безграничная и такая чистая любовь единственная и о каком будущем быть и не может речи.
– Ты же не пойдешь в монашки. – Улыбался по доброму отец Варнава. – Но запомни, когда появиться человек, не начинай строить с ним отношений, пока он не построит их с твоим сыном. Я пропустила, на тот момент это сквозь пальцы (позже я вернусь к этому), я твердила одно, что это мой конец. И свое сердце я прячу в укромный уголок и никакого человека появиться в моей жизни не может.
Но и на этом не закончилось необыкновенные мгновения этого дня.
Снова, выходя из храма, совсем внезапно остановил меня маленький, совсем седой старичок, который на выходе продавал иконы, книги, и прочую церковную утварь. Он протянул мне книжечку- акафист Пресвятой Богородицы, в честь ее иконы «Умиление» . – Я вижу, тебе сейчас это нужно,– сказал он.
Уже на Горьковском водохранилище, куда я часто люблю приезжать, где объединены три стихии, где всегда ветер, я смотрела высоко в небо, щурясь от солнца и впервые, за последние 20 дней, улыбалась. Ощущение было такое, словно мне елием смазали все раны, которые от соленых слез, причиняли нестерпимую боль.
Каждый день, я читала акафист, данный мне в Городецком монастыре, вдумываясь в слова. Я не знала, в тот момент как это работает, но мне это помогало. В любой момент, когда хотелось зарыться в одеяло и заливаться слезами вновь и вновь, я вставала и читала, читала, читала. Это придавало какую-то силу. Силу, которую тебе посылают сверху. Эта сила, и помощь свыше сопровождала меня всюду. Я её ощущала, я знала, что она есть, в голове крутился Санькин ответ : «Нет, я не могу вас бросить», и я чувствовала, что это действительно так.
Из дневника памяти.
24 августа 2018 год.
Сегодня Саньке бы исполнилось 29 лет. Всего. Он так любил праздники. Делал их из ничего. И этот день должен был быть счастливым и самым веселым.
В этот день друзья сыграли последний концерт в честь этого, по настоящему доброго, верного, принципиального друга и товарища.
Я нашла в себе силы, прийти на этот концерт, где были спеты Санькины песни, но уже другими вокалистами. Казалось сердце просто остановилось и было где-то в этот момент с ним, между небом и землей. Я была уверенна, что он в этот вечер с нами и ему нравиться то, что для него приготовили.
Вырученные деньги с этого концерта, были отданы мне. Неожиданно. Но они пошли на еще одно воплощение идеи. На кованную лавочку в память о Саньке, которая и сейчас стоит в парке в центре Сормово.
За все время, что мы были вместе,он боготворил меня. Это были совершенно другие отношения. Отношения двух душ. Творческих душ. Самое грубое, как он мог меня назвать – это было «Анечка». По сегодняшний день, все его друзья, весь круг, с той стороны, называют меня только так. И если не отобразился номер телефона, но смс начиналось со слова «Анечка», я знала что это кто-то с той стороны. И я понимала, что он не хотел уходить и оставлять меня и он помогал, я чувствовала его силу.
Все-таки, понимая, что надо действовать, надо жить, ради своего единственного сына, который всю мою жизнь был центром вселенной, поставив на себе огромный (казалось бы на тот момент крест), я стала брать постепенно себя в руки.
Я понимала, что придет день, как бы его не оттягивать, нужно будет съезжать с этой квартиры. Да и жили мы очень далеко от школы. Санька ни как не хотел переезжать и менять свой любимый район. Но я твердо знала, что мне нужна собственная квартира. Пусть маленькая. Микроскопическая. Но квартира моего сына. Его. То, что я ему оставлю после себя. Я твердо решила, что не будет никаких съемных квартир. Совершенно в бессознательном и мутном состоянии была куплена, в ипотеку, казалось бы каким то чудом, двухкомнатная квартира, почти напротив школы. Все просмотры, сделки и прочие формальные моменты, словно делались без меня. Как будто кто-то за меня решал все мои вопросы. Я не знаю как я её брала, и из чего исходила, но на руках была совсем маленькая сумма, а квартира полностью убитая. И не пригодная для жилья.
