– Я привык доверять своему чутью и потому не прощаюсь. Есть у меня отчётливое ощущение, что мы ещё встретимся.
Он не стал дожидаться ответа, а Уми не удерживала. Лишь провожала взглядом до тех пор, пока Ёсио не скрылся за углом дома, и только после этого позволила себе навалиться всем весом на ствол камелии и прикрыть глаза.
Шершавая кора неприятно царапнула кожу, но Уми было всё равно. Тёплый древесный запах не успокоил, а лишь разбередил тоску, стянувшую грудь тугим узлом.
Когда слезинка скатилась по щеке и утонула в прожилках тёмной коры, прямо над головой Уми что-то зашуршало.
– Щекотно!
Уми спешно вытерла щёку рукавом и подняла глаза. Из густой листвы на неё уставилась любопытная мордочка ёкая – по-видимому, духа этого дерева.
– Подслушивать нехорошо, – проворчала Уми, невольно повторив недавние слова обезьяна Тэцудзи.
– Я тут живу вообще-то, – надулся ёкай. – Нашли бы другое место, если так хотели поболтать наедине…
Дух всё говорил и говорил, но Уми уже не вслушивалась в его ворчливое бормотанье. На неё вдруг снова навалилась слабость – похоже, сказывалось колдовство ведьмы Тё.
– Эй! – громкий окрик ёкая заставил Уми вздрогнуть. – Не дерево, а проходной двор какой-то! Что ты-то здесь забыл, лохматый?
Уми снова задрала голову. На одной из веток сидел Тэцудзи. Глаза обезьяна, и без того огромные, теперь были круглыми, как плошки. К груди он прижимал какие-то бумаги, перевязанные лентой.
– Что это с тобой?
– Н-ничего. Я, знаешь ли, в полном порядке, да.
Уми искренне в этом усомнилась, но допытываться пока не стала. Она вдруг осознала, что голодна. И хотя до обеда было ещё далеко, стоило наведаться на кухню и попытаться раздобыть какой-нибудь снеди.
Как и ожидалось, от предложения перекусить Тэцудзи отказываться не стал. А доносившиеся с кухни аппетитные запахи заметно ободрили его, и он окончательно успокоился. Но свою ношу из лап так и не выпустил и вздрагивал от малейшего шороха.
Вывод напрашивался сам собой: эти бумаги обезьян стащил. Но Уми не спешила ловить его на воровстве. Тэцудзи никуда от неё не денется – как и присвоенное им добро.
Они обосновались в чайной, в тот час там было пусто. Одна из служанок пришла с подносом, на котором стояли чайник с двумя пиалами и небольшое блюдо с онигири. При виде еды Тэцудзи оживился, и служанка замерла у порога – видимо, хотела посмотреть, как обезьян будет есть. Но Уми отослала её. Не хватало ещё, чтобы кто-то подслушал, как она разговаривает с животным! Утреннее бегство и купание в реке и так, должно быть, породило достаточно сплетен, которые прислуга не устанет обсуждать ещё долго. Так что не стоило давать пищу для новых пересуд.
Когда служанка скрылась в коридоре, Уми последовала примеру Тэцудзи и воздала должное онигири. Они оба были голодны, и вскоре блюдо опустело.
– Ну, теперь рассказывай, что тебе удалось узнать, – потребовала Уми, пока разливала чай по пиалам.
– Не так уж много, беседа у них вышла короткой. – Обезьяну едва удалось сдержать зевок, и он прикрыл рот лапой. – Уж не знаю, с кем твой отец разговаривал в таком тоне, но он велел этому человеку убираться из города завтра же, как начнётся Обон.
Подумать только, уже завтра… Время пролетело быстрее облаков, что ветер гонит к западу. Похоже, Ёсио не стал говорить о точной дате своего отъезда, чтобы не доставлять ей ещё больших огорчений. Он знал, как трепетно Уми относилась к Обону. Как любила помогать Томоко готовить поминальные блюда, чистить и украшать домашний алтарь, надевать тонкое летнее кимоно, в котором можно танцевать до самой темноты, пока не начнут зажигать жаровни и фонарики у каждого дома, чтобы духи предков смогли отыскать дорогу из Страны Корней.
Но завтрашнее празднование Обона обещало стать самым печальным на памяти Уми. Свадьба её оказалась сорвана, жениха изгнали из города, да и сам Ганрю ещё толком не успел оправиться после буйства сумасшедшей ведьмы Тё. В этом году имён на поминальных табличках в храмах станет значительно больше. Словно страшный мор прошёлся по округе…
– Но это ещё не всё, – продолжил Тэцудзи, и беспокойство в его тоне заставило Уми поднять взгляд. – Я кое-что нашёл.
С этими словами он положил на столик связку писем.
– Только не говори, что утащил их из кабинета отца, – тяжело вздохнула Уми, осознавая, чем это может грозить.
– Так вышло, – хмыкнул обезьян, пряча глаза. – Я лишь хотел посмотреть тайник, а потом услышал, как кто-то идёт. Ну и… в общем, вот.
Уми смотрела на письма так, словно вместо них на столе извивался клубок ядовитых змей. Демоны Хякки Яко! Если отец узнает, что они стащили письма – да ещё из его тайника, – им конец. Следовало как можно скорее вернуть их обратно, пока никто ничего не заметил.
Но Уми медлила. Другой возможности заглянуть в переписку могло больше не представиться. Вдруг её содержимое хоть как-то поможет пролить свет на случившееся в тот год, когда исчезла мать?
Неспроста отец держал письма подальше от чужих глаз, да ещё и в тайнике. Значит, они были важны. И… к демонам всё! Слишком долго она добивалась правды, чтобы теперь отступить.
Решившись, Уми протянула руку за стопкой и развязала ленту.
– Будь настороже, – бросила она Тэцудзи. – Если услышишь чьё-то приближение, дай знать.
Уми решила положиться на чуткий звериный слух – человеческий ему явно во многом уступал, а рисковать было нельзя. Обезьян кивнул, глаза его засверкали ещё ярче, будто бы от едва сдерживаемого любопытства. Он подобрался к Уми поближе и уселся у неё под боком, без всякого стеснения заглядывая в первое письмо.
– Что? – с самым невинным выражением лица отозвался Тэцудзи, когда Уми строго кашлянула у него над ухом. – У подданных империи Тейсэн не должно быть тайн от своего будущего правителя.
Спорить с ним было некогда – в любой момент их могли прервать, – и потому Уми сосредоточилась на письмах. Всего их оказалось четырнадцать, и написаны они были одним и тем же изящным незнакомым Уми почерком. Иероглифы ровными столбцами выстраивались на листе, словно крепкие бамбуковые побеги. Содержимое писем оказалось пугающе схожим: «Все условия договора соблюдены точно в срок. Пленник жив. Жду подтверждения не позднее одной луны с момента получения сего». Именной печати не было – лишь в нижнем углу каждого послания Уми обнаружила странный узор тушью, отдалённо напоминавший мотылька.
И прямо поверх этого узора темнели отпечатки человеческого пальца.
– Жуть какая, это же кровь, – поморщился Тэцудзи, обнюхав самое первое письмо. Похоже, оно было получено последним, и потому запах ещё не до конца выветрился. – Твой отец что, связался с какими-то колдунами?
– Кровь может быть не его, – пробормотала Уми, всё ещё просматривая каждое из писем. Вдруг она что-то пропустила?
– Его-его, точно тебе говорю.
Уми ничего на это не ответила. Она была так огорошена прочитанным, что не могла толком ухватиться ни за одну из одолевавших мыслей. На ум будто сами собой пришли слова каннуси Дзиэна, которые он произнёс, как только узнал о поразившем Уми проклятии: «На крови оно завязано, и только кровью смоется…»
Она вздрогнула и отложила письмо. Сан рассказывал, что Рюити Араки, нанимавший духов на службу в балаган, просил их подписаться кровью, если они не хотели называть свои настоящие имена. А немногим позже в балагане пролилась настоящая кровь – она стекала с бледной маски ведьмы, сочилась из про`клятой метки…
Когда воспоминания о пережитом отразились настоящей болью в предплечье – столь знакомой и пугающей одновременно, – Уми тихонько охнула и прижала похолодевшую ладонь прямо на то место, где под рукавом рубахи остался шрам в виде иероглифа «проклятие». Метка больше не пульсировала, как живая, – теперь она была такой же мёртвой, как и лик маски госпожи Тё, Уми чувствовала это. Но что-то всё-таки пробудилось в ней – похоже, остаточные следы колдовства, о которых рассказывали каннуси Дзиэн и Ямада.
