— Ну вот. Это мой — его зовут Гнев. Это Огля — её зовут Лень.

Имена были на родногском. Языке очень похожем на карольский. Именно на нём говорили в Толпо. Поэтому для Леги это были просто какие-то слова.

— Это же не собаки? — «догадалась» она.

— Это молодые потрошители. Самые опасные звери рядом с Толпо, — вздохнул я.

— Молодые? — Лега с сомнением посмотрела на урчащих волчат, жадно хрустящих мелкими костями.

За лето они подросли и были мне уже почти до середины бедра. Примерно как алабаи или кавказцы. Действительно, внушает. Я стал потихоньку собирать воду из воздуха и отмывать ею бока Зорьки. На такое действие контроля мне уже хватало.

— Ну папа у них был примерно вот такой в холке, — я показал на уровне своего пупка, потом опустил руку до уровня пояса, — а мама вот такая.

— А как?..

Видимо от шока она просто не могла завершить вопрос.

— Что как?

— Как таких вообще можно приручить?

Я вздохнул, вспоминать тот день было неприятно.

— Когда я их нашёл, им было месяц отроду. Семь волчат. Они бы просто не выжили в пустоши без родителей. А приручить кого-то с такого возраста — довольно легко.

— А родители?

— Я съел печень их мамы, Китаф — папы. Это произошло после того, как они растерзали четверых соратников Китафа, которые взяли меня в плен, из-за того, что за несколько лет до этого, Огль с ещё одним моим другом не дали им нас ограбить. В общем, запутанная история.

— Китаф это же ваш друг, вы не боитесь что он что-то сделает.

— Хотел бы, давно бы сделал, — Гнев сыто облизываясь подошёл, и лёг рядом.

Я сел на корточки, и потрепал его по холке. При этом транслировал одобрение, сожаление и пытался объяснить что стоит прятаться лучше. Лень улеглась в шаге от разодранных туш.

— Можно, — нерешительно подошла Лега.

Я кивнул, и подвинулся. Когда она попыталась потрогать волчонка, тот слегка зарычал, транслируя раздражение, но разрешил по моей просьбе.

— Жёсткая — девушка подула на ладони, — а у меня папа погиб когда мне было два года. Большой земляной дух переворачивался, малых распугал. А он в это время ездил в деревню по делам. Вот малый дух мимо пробегал, да и проглотил всю повозку. Говорят что весь город тогда горевал, там наших человек десять было, но я не помню.

Я кивнул, продолжая «общение» с Гневом. Минут через десять, он поднялся, и толкнув носом почти уснувшую сестру, потрусил куда-то на юго-восток. Солнце уже зашло, но небо было ещё серым., бока Зорьки были чисты, и я посадил девушку на спину лошади. Без седла, но хоть попона есть. В сумерках мы дошли до ворот, кивнули Сотру, и уже по темноте добрались до доходного дома, где и попрощались. Оставив Зорьку, я поднялся, ополоснул себя водой из кувшина, пользуясь магией. Китаф, не дождавшись меня, уже храпел, Огля не было. Я разделся, лёг в кровать и накрылся одеялом. Когда я уже начал засыпать, дверь тихонько отворилась, и в комнату шмыгнула девичья фигурка.

— Ты зачем?..

Договорить мне не дал палец приложенный к губам.

— Твой учитель сегодня не придёт, он у мамы.

Лега выскользнула из платья и шмыгнула под одеяло. Сон как рукой сняло, но остатки сознания заставили меня попытаться предотвратить то, чего хотелось уже очень и очень давно.

— Мы уедем навсегда через несколько дней, — хрипло произнёс я.

Девушка кивнула, после чего решительно меня поцеловала. Как я там говорил? Стараться не наделать ошибок? Иногда для этого просто не хватает сил.

Глава 12

Что такое ад? Точных ответов нет. Хотя, могу ошибаться, я ведь даже Библию не читал полностью ни разу, не то что Деяния апостолов или книги богословов. В православии говорится что это место, где нет Бога. Точнее, нет связи с Богом, потому, что Бог трансцендентен. Чистилище, это выдумка то ли католиков, то ли протестантов. Геенна огненная — тоже, как и прочие круги ада. В моём представлении, ад — это одиночка, в которой тебе ничего не нужно, но ты полностью осознаёшь каждую свою ошибку. При этом исправить её ты не можешь, и попросить прощения тоже. Вы помните как искренне у кого-то просили прощения? Не формально, а именно с осознанием той боли, что вы принесли человеку, с принятием её на себя. А представьте что вы испытываете вот это моральное терзание из-за всех ваших даже самых малых ошибок одновременно. И даже на сон голод или физическую боль нельзя отвлечься ни на секунду, потому, что их нет. В общем ад — страшное место. Поэтому, второе пришествие, считается одновременно концом света, и большой радостью.

В общем так. После того как Бог изгнал людей из рая, попасть туда было вообще никак нельзя. До первого пришествия, после смерти, все попадали в ад. Иисус как человек, тоже попал в ад. Но ад — это место где нет Бога, а Иисус — Бог. Произошла «системная ошибка», ад раскололся, и Иисус вывел всех ветхозаветных праведников в рай. Такой вот «баг в системе», хотя это не баг, а фича. Всё так и было задумано. Но… ничего не поменялось для живых, почти не поменялось. После смерти, они так же попадают в ад, кроме некоторых святых. Или всех? Не знаю, нужно было читать богословов. Когда умирает человек, вопроса всего два. Сколько грехов человек совершил, и не покаялся в них на исповеди? И сможет ли он во время второго пришествия попросить прощения за них, а не озлобиться? Естественно чем раньше будет второе пришествие, тем меньше будет страдать человек. Точнее все люди. Чем больше грехов, тем человеку тяжелее, и тем больше шанс «сломаться». Смертные грехи в этом плане самые ужасные, они не давят сверху, они ослабляют опору. В моём случае возникало ещё несколько вопросов. Есть ли отдельный ад для этого мира? Если да, то к какому аду я «приписан»? Было ли тут «первое пришествие»? Если да, то когда, и почему о нём ничего неизвестно? Если нет, то когда будет? В то что его не будет вообще, мне не хотелось верить, но подлая натура зануды и такое допускала.

К чему это я всё? Да к тому, что мне было хорошо, но при этом я знал, что это хорошо вызвано не совсем правильным поступком. Точнее даже одним конкретным смертным грехом — блудом. А ещё я чётко понимал, что если она придёт снова, то я снова поддамся этому греху. В английском есть специальное выражение «guilty pleasure». Но оно применяется когда говорят о процессе чего-то, у меня же оно было вызвано скорее анализом своего поведения. Хотя разные мысли и во время «процесса» мешались. Когда Лега ушла, я не знаю, но проснулся я один, и достаточно поздно, о чём говорило солнце, проникавшее через щель в ставнях. В наших широтах такое не практиковали, а тут вот — пожалуйста. Широкие окна, пусть и без стёкол — просто дыра прикрытая ставнями. На лестнице раздались шаги.

— Вставай, ученик, нам пора собираться, — радостно произнёс Огль, открыв мою дверь.

Он как и прежде был в одних подштанниках, ну или как там они назывались. Весело насвистывая Августина, которому я его научил пару лет назад, Огль прошёл в свою комнату, и, судя по звукам, наконец-то стал одеваться. Китаф заглянул в дверь, и угрюмо посмотрел на меня. Не комната, а проходной двор.

— Брат Тимур, у меня много вопросов.

— Сегодня обязательно, — ответил я одеваясь.

— По парадному, мы идём в совет! — крикнул из соседней комнаты наставник.

Пришлось переодеваться. Штаны не обычные, коричневые, из грубого льняного сукна, а из хлопкового и тёмно-зелёные. Такой же камзол поверх тонкой рубахи, шляпа как у Д’Артаньяна, но без пера, и сапоги. Основные у меня были на деревянной подошве, Эти, с несколькими слоями кожи поверх деревянной подошвы. Я огорчённо топнул, вбивая портянку. Похоже скоро и из этих вырасту, а стоят такие немало. Встал с кровати, нацепил на себя портупею, и прикрепил к ней ножны с коротким мечом. В дверях снова появился Огль.

— Готов? Держи, — он повесил мне на плечо один из ящиков с книгами.

Килограмм под двадцать пять-тридцать. Видимо Китаф их вчера перетаскал, первоначально мы их в конюшне оставили. Нам тогда хватило и обычных вещей да сумки с холодняком — старой спутницы фехтовальщика. На четвёртый этаж. Женщины — коварные существа. Мы направились вниз. Огль нёс две сумы, откуда выпирали ещё несколько коробок с наборами книг. В общем зале народу было мало.