Рябоватое лицо полковника Маркуиса просияло.
– Продолжайте, – велел он.
– Прежде всего расскажу предысторию, – произнес Пейдж и раскрыл газету, на первой полосе которой поместили большую фотографию судьи Мортлейка в мантии. На ней был изображен маленький человечек в пышном парике. Из-под парика выглядывало лицо с выражением любопытства и мягкости, приближающейся к кротости. – Знали ли вы его?
– Нет. Я слышал, что он был активным участником забастовки юристов.
– Мортлейк вышел на пенсию в семьдесят два года, что для судьи рано. Вероятно, он и тут проявил свою сообразительность. Но самое главное, о чем следует сказать, – это о его снисходительности к подсудимым. Судя по его речи, которую я прочитал, он не одобрял использования «кошки-девятихвостки» даже в крайних случаях.
– Тем не менее он приговорил этого Уайта к пятнадцати ударам?
– Да, сэр. И это непонятно. – Пейдж помолчал, колеблясь, а потом продолжил: – Теперь насчет этого парня, Гэбриэла Уайта. Он не был каторжником, это его первое преступление. Уайт молод и красив, как киноактер, – картинно красив. К тому же он хорошо образован, и, кажется, Гэбриэл Уайт – это не его настоящее имя, но по этому поводу мы не особенно беспокоились, только убедились, что его нет в нашей картотеке. Обвинение в грабеже с применением насилия – довольно неприятное дело, если только Уайт виновен. Это случилось с пожилой женщиной, державшей табачную лавку в Попларе и слывшей богатой скрягой – старой закалки. В общем, кто-то зашел в ее магазин туманным вечером, якобы собираясь купить сигареты, нанес несколько сильных ударов ей в лицо – не остановился даже после того, как она потеряла сознание, – и ушел, унося только два фунта стерлингов и немного серебра из кассы. Гэбриэл Уайт был пойман убегающим с места преступления. В его кармане обнаружили одну из украденных банкнот, идентифицировав ее по номеру, а также закрытую пачку сигарет, хотя было известно, что он не курит. По версии Уайта, он гулял в одиночестве, когда кто-то врезался в него в тумане, сунул руку в его карман и исчез. Он решил, что стал жертвой карманника, и, в свою очередь, побежал за мужчиной, при этом проверив карман и обнаружив, что туда что-то положили. И в следующую секунду его остановил констебль.
Мистер Пейдж немного помолчал.
– Видите ли, сэр, – продолжил он, – у обвинения было несколько слабых мест.
Прежде всего, старуха не могла с уверенностью опознать его как грабителя. Если бы у Уайта был опытный адвокат и если бы он не выступил один против судьи, скорее всего, его бы оправдали. Но вместо того чтобы согласиться на защитника, которого суд готов был назначить для Уайта, он почему-то решил защищать себя сам. Его манера поведения в зале заседаний не понравилась Мортлейку, и суд обернулся против Уайта. Старина Мортлейк разобрал его дело перед присяжными и практически заставил их признать его виновным. В ответ на вопрос, каким будет его последнее слово, Уайт сказал только: «Ты придурок, и скоро мы увидимся». Думаю, это можно расценить как угрозу. И все же он чуть не потерял сознание, когда Мортлейк спокойно назначил ему пятнадцать ударов «кошки».
– Послушайте, Пейдж, мне это не нравится. Разве не было оснований для апелляции?
– Уайт не подавал апелляцию. Он больше ничего не сказал, хотя, как мне сообщили, плохо перенес порку. Но беда в том, сэр, что все мнения об Уайте противоречивы. Люди либо твердо настроены за него, либо так же твердо – против него. Одни полагают, что он обвинен несправедливо, а другие считают – что совершенно заслуженно. Уайт отбывал свой срок в Уорвуд-Скрабс. Начальник тюрьмы и тюремный врач думают, что он хороший человек, и готовы свидетельствовать в его пользу. А капеллан тюрьмы и сержант Борден (офицер, арестовавший его) твердят, что он законченный мерзавец. Во всяком случае, Уайт был обычным заключенным. Его выпустили досрочно – на три месяца раньше за примерное поведение, и он вышел шесть недель назад – 24 сентября.
– Уайт по-прежнему угрожал?
– Нет, сэр, – ответил Пейдж. – Конечно, он находился на испытательном сроке, и мы присматривали за ним. Но вроде все было нормально до вчерашнего дня. А вчера в четыре часа нам позвонил владелец ломбарда и сообщил, что Гэбриэл Уайт только что купил у них оружие. Этот пистолет.
Пейдж толкнул через стол пистолет «Айвер-Джонсон» 38-го калибра. С любопытством взглянув на оружие, полковник Маркуис взял его в руки. Судя по магазину, из него был произведен один выстрел.
– Итак, – продолжил Пейдж, – мы разослали приказ забрать его – по этому поводу. Но вслед за этим нам снова позвонили. Звонок был от женщины, и она говорила довольно истерично. Сообщила, что Гэбриэл Уайт собирается убить мистера Мортлейка, и не могли бы мы что-нибудь с этим сделать? Звонила Ида Мортлейк, дочь судьи.
– Не хочу спешить с выводами, – язвительно произнес полковник, – но вы хотите сказать, что мисс Ида Мортлейк молода и очаровательна, а наш Адонис с удручающим именем Гэбриэл Уайт хорошо ей знако́м и что судья знал об этом, когда выносил приговор?
– Да, сэр. Но я перейду к этому чуть позднее. После ее звонка суперинтендант решил, что мне лучше немедленно отправиться в Хэмпстэд – там живут Мортлейки. Я взял с собой сержанта Бордена, потому что тот раньше имел дело с Уайтом. Мы прыгнули в полицейскую машину и примчались туда на всех парах. Теперь пару слов о местности. Вокруг дома – весьма обширная территория. Пригороды вокруг Хэмпстэд-Хит разрослись таким образом, что дома и виллы вплотную примыкают друг к другу, а вокруг владений судьи возвышается каменная стена высотой в пятнадцать футов. И входа два – главный парадный подъезд и черный ход. За первым присматривает старый слуга Робинсон, живущий в сторожке рядом. Он открыл нам ворота. Мы добрались туда примерно в половине шестого. Уже почти стемнело. Кроме того, было по-ноябрьски дождливо и ветрено. Робинсон объяснил нам, где находится судья: в павильоне – это нечто вроде флигеля – в роще ярдах в двухстах от дома. Это небольшая постройка – только две комнаты, разделенные холлом. Судья использовал одну из комнат как кабинет. Робинсон был уверен, что он там. Кажется, судья ждал к чаю давнего приятеля, и примерно в половине четвертого он позвонил Робинсону в сторожку. Слуга сказал, что после звонка судья направился к павильону, а он, Робинсон, должен был отвести посетителя прямо в павильон, когда тот появится. Борден и я двинулись по тропинке к павильону. Вокруг росли деревья, но они находились от флигеля не менее чем в дюжине футов и не закрывали нам обзор. Посередине строения была дверь с окошком над ней, и с каждой стороны двери – по два окна. Два окна справа были темными. Через два окна слева, хотя и задернутые тяжелыми портьерами, пробивались полоски света. Кроме того, в холле горел свет, как можно было увидеть в окошке над дверью. Благодаря этому мы и заметили, как высокий мужчина вынырнул из рощи с правой стороны и побежал прямо ко входной двери. Но это было еще не все. Дождь стучал по нашим затылкам, грохотал гром. И прямо перед тем, как этот человек коснулся двери, сверкнула молния.
Это было даже настоящее пламя. На пару секунд все вокруг ярко осветилось, как при фотовспышке. Как только мы увидели человека, вынырнувшего из-за деревьев, Борден закричал. Человек услышал нас и обернулся. Это был Гэбриэл Уайт, вне всяких сомнений, – молния его высветила. И, увидев нас, он вынул пистолет из кармана.
Но не пошел на нас. Вместо этого он открыл дверь павильона. С того места, где мы стояли – то есть теперь уже бежали, – мы увидели небольшой холл внутри постройки; Уайт направился налево, в кабинет судьи.
Мы бежали – Борден намного опередил меня и снова издал рев, громкий, как труба Судного дня. Судья, очевидно, его услышал. Поэтому отдернул штору у ближайшего ко входной двери окна и выглянул наружу. Я обращаю на это внимание для того, чтобы показать: тут не было никакого недоразумения. Это был старый Мортлейк – я много раз видел его в зале суда, и в тот момент он был жив и здоров. Мортлейк приотворил окно и выглянул; я видел, как блеснула его лысая голова. Он крикнул: «Кто там?» Затем что-то отвлекло его внимание от окна. Мортлейк развернулся обратно в комнату.
