На что они мне?" Но следователь, увы, признает, что думает он именно так, как бы странно это ни показалось.

Проходит час, другой. Бамбана уводят назад в изолятор и берутся за Дукера. Бамбан нервно ерзает на деревянной скамье. Одиночество - компаньон неважный, и неизвестно, что Цукер говорит. Тоже, навернйе, от всего отказывается. И вот опять комната следователя, снова вопросы. "Ясно, что не отпустят, что-то узнали, но что именно? Может, Мартышка уже раскололся? - думает Бамбан.

Следователь листает какие-то бумаги, перекладывает исписанные странички.

- Ну, так как? - спрашивает он спокойно, даже улыбается. - Твои дружки умнее тебя.

Наконец Бамбан решается на частичную капитуляцию. Пристали к нему крепко, без пробоин в шкуре не обойтись, и сейчас разумнее пожертвовать копейками, чтобы сберечь рубли. Так Бамбан раскрывает тайну стула в кабинете начальника колонии, о чем знает один лишь он. Бамбан не такой дурак, чтобы, выполняя приказы Зумента, самого себя обидеть. Не все деньги, что ему удалось выжать из других, легли в общую копилку. Там, за оградой, не повредит утаенный от других капиталец, и кабинет начальника очень надежное место для хранения денег. На уборку сюда по внеочередным нарядам посылают довольно часто, и, когда дело дойдет вплотную к побегу, деньги можно будет без труда забрать. Кроме стула, есть еще пара тайников, о которых никому не известно.

Со страдальческим выражением лица, какое бывает у человека, решившегося очистить свою совесть и впредь не мучить ни себя, ни симпатичных работников колонии, Бамбан признается в том, что требовал деньги с воспитанника, мать которого искала помощи у начальника. Это был последний объект вымогательства, и интуиция подсказала Бамбану, что именно с него начались неприятности.

Цукер идет по тому же пути и тоже признается, что выпросил у двоих деньги, но насчет их местонахождения врет. Потом он божился, что деньги туда клал и если их нет, значит, кто-то подсмотрел и свистнул.

"Клянусь вам!" -он воздел к потолку свои длинные руки, наморщил лоб, и лицо застыло, как икона великомученика.

Ни тот, ни другой Зумента и Стругу не называли.

Да, они девствовали на свой страх и риск; прикопить немного деньжат никогда, мол, не лишнее. Бамбан намеревался добытые деньга дать матери на улучшение пропитания, а Цукер хотел скопить немножко к предстоящему освобождению. Срок на исходе, всего восемь месяцев оставалось. Это немало, но значительно меньше, чем у других, кто на подозрении.

Им не верят, но других доказательств пока нет.

* * *

Вернувшись с работы в отделение, Зумент первым делом полез в тумбочку. Вместо своей красотки он обнаружил лишь отслоившийся лоскуток бумаги там, где было смазано клеем.

- Мою девочку зафаловали! - раздался блажной крик Зумента. - Она что у них жрать просила?

Кое-что "зафаловано" и у других. Ребята проверяют свои тайники и кладовушки и некоторых запрещенных вещичек не находят на месте.

Зумент вопит о пропаже своей заграничной дивы, но на самом деле больше озабочен судьбой банки от гуталина, спрятанной за плинтусом. Нашли или не нашли? Глаза его так и тянулись к койке Калейса. Голову прямо-таки силком приходится отворачивать, чтобы взгляд не выдал его.

"Бамбана и Цукера нет, значит, им еще мотают душу", - невесело думает он, а вслух поносит воспитателей и контролеров:

- Все перерыли, собаки! Наверняка чего-нибудь увели!

Раскидав свои книги, он замечает, что пропала тетрадь с песнями.

- Ну точно, увели, я же сказал. Нам мораль читают, а сами тырят. Это чего - законно? - пытается разжечь страсти Зумент.

- У меня ничего не переворошили и не увели, - говорит Калейс.

- Только этого Зументу и надо.

- У тебя! Ты же чистенький. Говорильная труба пачальства. У тебя разве возьмут? Глянь, может, еще gодложили чего - конфету или шмат колбасы?

Зумент слышит доносящиеся с разных концов смешки, однако их мало, слишком мало. Навряд ли удастся изменить соотношение сил в свою пользу.

Часть ребят, наверно, можно бы повернуть против Киршкална, против всей этой кодлы воспитателей, но не против Калейна. Его уважают и его боятся.

- Давай дыши потише! - советует Калейс Зументу. - Я тоже не люблю, когда шмонают, но что делать - мы не у себя дома. Никто нас сюда не звал, сами напросились.

- Надо жаловаться! Прокурору писать! Если ты командир, должен заступаться за своих ребят в отделении.

- "Своих ребят"! - передразнивает Калейс. - Пиши, если охота! Из-за тебя и из-за таких, как ты, шмоп и устроили.

Неожиданно в отделение входит Киршкалн. Все притихают, кроме Зумента. Он направляется навстречу воспитателю.

- Меня обворовали! - Он растопыривает руки в жесте отчаяния.

- Да ну! - прикидывается удивленным Киршкалн. - Что же пропало?

- Тетрадь для записей.

- Ай-ай-ай! И какие же были записи?

- Как какие? - вскидывает руки Зумент. - Вообще-то всякие. Но больше стихи и литература. И искусство тоже.

- А-а! - вспоминает теперь Киршкалн. - Эту тетрадь я взял. Захотелось познакомиться. Я уважаю стихи и искусство. Возможно, пошлем в какую-нибудь газету или журнал. Глядишь, напечатают. Как, по-твоему?

- Я же говорю серьезно! - воинственно заявляет Зумент и принимает гордую позу.

- Насколько серьезен ты, настолько же и я, - встает в такую же позу Киршкалн, передразнивая Зумента, и отделение покатывается со смеху, включая и часть ворчунов.

Воспитатель уходит, а хохот не смолкает.

Ночью Зументу не спится. Бамбан и Цукер не вернулись. Ясно - посадили. Значит, чего-то выболтали.

За ним еще не идут. Цела ли банка под кроватью Калейса? Как с другими тайниками?

Дверь открывается, на пороге стоит контролер, он подкрался так тихо, что и шагов не было слышно; понаблюдал и так же бесшумно исчезает. И так несколько раз. Первоначальную идею - под утро, когда сон у ребят самый крепкий, подползти к тайнику - Зумент отбрасывает. Надо выждать, по крайней мере, до тех пор, пока не выпустят обоих "подельников".

Может, те что-нибудь расскажут. Даже на самого себя эло разбирает. Кое-что, конечно, сделано, но мало, слишком мало... А теперь даже и эта малость - в опасности. Оказалось, таких калейсов здесь хоть отбавляй и не только в отделении у Киршкална. Все на свете пошло кувырком... Бежать надо, бежать, и как можно скорей.

И Зумент погружается в упоительные грезы. Они - та секретная грань, куда не может проникнуть контролер или воспитатель, ни эти гады-подлизы, с которыми Жук еще сведет счеты. В мире своих грез он черпает силы и выдержку, в нем он таков, каким жаждет быть.

Жестокий и неуловимый, с холодной усмешкой на губах, он надменно поглядывает на олухов, которые в поте лица зарабатывают свой хлеб и довольствуются серой и скучной жизнью, потому что не хватает фантазии сделать ее более интересной и захватывающей. Крохоборы! В один момент он ставит на попа жалкий мирок этих людишек, и не знающий промаха кольт подводит черту под всеми их добропорядочными чаяниями.

Его преследуют, но он неуловим и появляется там, где его меньше всего ждут. Денег у него куры не клюют, и он щедро раздает лх своим подручным. Его повседневная одежда несколько напоминает ковбойские наряды из фильма "Великолепная семерка", но когда Зумент, сердцеед и обольститель прекрасных кинозвезд, появляется в каком-либо роскошном зале, на нем, разумеется, сшитый по последней моде смокинг или фрак. На пальцах сверкают перстни, каждый стоимостью в миллион. Вот он скромно подходит к самой распрекрасной девушке и с легким поклоном приглашает ее на танец, а ее спутник со страху падает в обморок. Они танцуют как во сне - только двое на сверкающем паркете, а когда на улице завывают сирены полицейских машин, Жук, словно тень, исчезает, а девушка потом всю жизнь бредит этим единственным танцем, во время которого она изведала испепеляющий жар объятий короля бандитов.