— Тихо не выйдет, да и сыпаться станет сильно. — покачал головой седой.

— А орал ты чего тогда?

— Мы про жито забыли! Дурьи головы! Совсем забыли!

— А чего с ним?

— Перезрел оно!

— Спокойствие! Только спокойствие! — максимально нейтральным тоном произнес Неждан, больше обращаясь к себе.

Вышли.

Умылись. А парень все ж таки сделал себе умывальник. Из бересты. С деревянным стержнем, утяжеленным керамической шайбой. Чтобы надежнее отверстие запирал.

И зубы почистил как смог.

Сначала пальцем чистил. А как завалили кабана — он щетины с него настриг ножиком. Прокипятил ее. И сделал импровизированную щетку. Ну, точнее кисточку с жесткими волокнами, которой зубы и чистил.

Вернидуб на это все смотрел странно.

Парень ему несколько раз объяснял, зачем это все делает, но понимания это не добавило. И принятия. Равно и желание наравне с ним порой пожевать немного листочков дикой мяты. Просто чтобы во рту стало свежее.

Лишь совсем недавно седой начал умываться по утрам. Попробовал. И ему понравилось. Хотя сопротивлялся долго и упорно уклоняясь.

Позавтракали.

Помыли посуду, положив после миски и палочки на муравейник, чтобы они все непромытые остатки подчистили. Да-да. Палочки. Вернидуб нехотя, но втянулся и тоже стал кушать палочками, а не хватать куски руками.

Это прям невероятно забавно выглядело.

Вот сидит напротив Неждана мужчина немалых лет в одежде, типичной для европейского мира варваров. И кушает из грубо сделанной керамической миски еду вполне себе обычными азиатскими палочками. Прихлебывая жидкую компоненту через край.

Неждана это веселило и немало поднимало настроение.

Не хватало только какой-то осьминожки в миске или летучей мышки. Но тут он поделать ничего не мог. Первые в здешних краях не водились, а последних, даже если и поймаешь[1], вряд ли заставишь есть этого человека. Разве что с лютой голодухи.

— Чаю бы… — тяжело вздохнул парень, когда они завершили трапезничать.

— Что сие?

— Да травка особая, сушеная. Ежели ее кипятком залить да настоять — вкусу и аромату приятная, ну и бодрит еще. Ото сна поднимает. А если крепко заварить — крепит живот.

— И где такая растет? Покажешь?

— Далеко. В Индии али Китае.

— Где?

— Эм… — Неждан задумался. — Китай… это одно из слов для обозначения державы одной. Вроде той, что у ромеев. Она далеко на восход солнца лежит. Месяц и месяцы идти. За Оар, за большой каменный хребет, за три великие реки после. Зовется Хань. Или звалась. Тут ясности у меня нет. А Индия — сие великий полуостров на юге. На Оар ежели выйти и спустится по нему — будет море. Небольшое. Так-то великое озеро, но все его морем кличут, по разному называя. Через него, если переплыть, земли Парфии лежат. И вот за ними Индия и начинается.

— Это у тебя тоже в голове всплывает?

— Так и есть. Словно вспоминаю. Будто знал сие.

— А отчего с Хань ясности нет?

— Человек слаб и несовершенен. — развел руками Неждан.

— Понимаю, — предельно серьезно ответил Вернидуб. — А почему Китай?

— Да кто его знает? Ты так смотришь на меня?

— Ты никогда не покидал здешних мест. Но знаешь так много о далеких странах. Это удивительно.

— Ты же сам сказал, что меня коснулся кто-то из Близнецов.

— Судя по твоей тяге к воде — Велес. Хотя я не могу о том точно сказать. Иногда мне кажется, что оба. Ибо твои речи о справедливости чужды тем, кто имеют с Велесу сродство.

— А так ли это важно? — спросил Неждан. — Кто-то из богов коснулся меня и порой дарует то или иное знание. Это нужно использовать для того, чтобы сделать жизнь наших родичей лучше.

— А вот это уже слова Велеса. — улыбнулся Вернидуб.

С этими словами они дошли до поля и замерли.

— Я так и знал! Прозевали! — воскликнул седой, подойдя ближе и тронув колосок. — Перезрел! Перестоял! Как его жать-то? Он же под серпом осыпаться станет.

— Под каким серпом? — удивленно уточнил Неждан.

— У тебя нет серпа?

— Его же украли эти набежники. А нового я не делал. Мы же с тобой вместе всю крицу с той плавки переделали на железо. Выковав из него сначала топор, потом кузнечные клещи, затем молоток и из остатков — еще один маленький нож. Серпа мы не делали.

— Вот дурни! — ахнул седой.

— Да он нам тут, судя по всему, и не пригодится. — покачал головой Неждан. — И что дальше делать? Так и бросить?

— Зачем? — удивился Вернидуб. — Пошли за корзинками…

Из землянки, где обычно хранился урожай, они достали две небольшие корзинки. Точнее даже не корзинки, а короба, плетенные из листьев рогоза. Плотные такие. Почти без зазоров. Приладили к ним веревки из лыка так, чтобы на шею можно было вешать. Взяли из скребки, какими шкуры мездрили. И пошли к полю.

Подходили с краю.

Аккуратно наклоняли колосья над коробом.

И скребком срезали… или даже скорее срывали. Причем рукой другой держа так, чтобы они сильно не стали колыхаться. А потом плавно отпускали.

И так — шаг за шагом, собирали ячмень.

Осторожно.

Деликатно.

Опасаясь лишний раз потревожить перезрелые колосья.

Ссыпали в корчаги собранный урожай. Как есть. И начинали заново наполнять короба.

Вернидуб почти сразу затянул песенку.

Нудную.

Непривычную для Неждана в плане мелодики. Ибо сложена она была в тонических обычаях. Почти как былина или что-то аналогичное, только сильно попроще.

Поначалу это пение раздражало.

Да и смысла особого в словах парень не мог уловить. Какая-то пустая игра слов. Однако где-то через полчаса стал и сам повторять. Ибо медитативно выходило. Ты словно бы в транс какой-то входил. И как робот методично делал одно и то же.

Не глядючи по сторонам.

Не отвлекаясь.

Не останавливаясь на условные «перекуры».

И это было… немного пугающе. Неждан такое состояние впервые испытал. Осколки старой личности памяти об этом не сохраняли. А он сам там, в будущем, никогда не нуждался в подобного рода вещах.

Пение помогало.

Серьезно.

Категорически.

Он бы уже к обеду с ума начал пялить от такого занятия, если бы не оно…

Поле, несмотря на его совершенный разгром, казалось бесконечным.

И скот-то его топтал.

И всякие прожорливые существа зарились.

Да и они по нему бегали. С той же косулей как вышло? Опять пришлось притоптать.

— Надо поле притоптать, — смешливо фыркнул Неждан, выходя из этого транса.

— Что? — также выныривая из особого состояния психики, спросил седой.

— Да песня одно вспомнилась. Вон, глянул на всю эту поруху и вспомнил. — А потом продекламировал на русском языке четверостишье Нейромонаха Феована. — «Если ребра щекотать. Можно просто хохотать! Даб с веселья утопать. Надо поле притоптать!».

— И что сие значит?

— Чтобы настоящую радость ощутить, в пляс нужно идти. По полю. — улыбнулся Неждан, переводя суть фрагмента на местный язык.

— А также складно, но на нашем сможешь?

— Да кто его знает? Пробовать надо.

— Так ты попробуй. Ежели надо — я подскажу. Очень уж необычно звучит сия песня. У нас так не складывают.

— Солнце высоко. — перевел тему Неждан. — Может, уже хватит на сегодня?

— Как хватит⁈ Дождь зайдется али ветер сильный — и все. Пропало жито. Нельзя останавливаться.

— Тяжко.

— Тяжко? — удивился Вернидуб, не ожидавший от такого здорового лба такого слова.

— Да мы занимаемся какой-то жуткой тягомотиной! Так сдохнуть можно от скуки! Одно и то же раз за разом. Что дятел.

— Ты ни разу не собирал перезрелые колосья?

— У ромеев же есть жатка. — проигнорировал его вопрос парень. — Считай такой же короб, только больше. И не плетеный, а из теса. Стоит на паре колес. Сзади две ручки за которые ее человек толкает. Ну или лошадь впрягают. Спереди, вот тут, зубцы идут. В них стебли жита или иного зерна попадают. Скользят до колосьев. И обрываются. Стебли, стало быть, остаются на земле, а колосья в коробе.