Что ее подтолкнуло? Он не рассчитывал на успех. Все это было чистейшей импровизацией. И вдруг сработало.

– И тогда я подумала: почему я должна оправдывать ожидания других людей? Пусть даже не совсем чужих. Или совсем не чужих. Ну там, родителей, друзей, соседей, коллег… Никто никому ничего не должен. И я в том числе. Ты с этим не согласен?

Белая блузка, облегающие джинсы, туфли на каблуках – да, она все-таки нарядилась. И перед выходом из дома сделала два пшика из флакончика той же самой парфюмерной воды.

«Хватит себя обманывать, – эти слова были адресованы ее отражению в зеркале. – Ты хочешь ему понравиться. Ну что ж теперь…» Там, в своей жизни, о которой Даша ничего не знала, он мог быть злым, коварным, завистливым, лживым, жадным, трусливым… да каким угодно! Но здесь, в сумраке просторной, со вкусом обставленной гостиной Генриетты, она хотела нравиться ему.

– Согласен с некоторыми оговорками. Мы никому ничего не должны ровно до того момента, когда сами, сознательно и добровольно, берем на себя некие обязательства. Подписываем договор или произносим клятву в присутствии свидетелей. Ну а когда нам говорят, что мы должны одно, другое, третье, пятое, десятое – все, что выгодно говорящим, но совершенно не выгодно и не приятно нам, – это просто шум, который можно и должно игнорировать.

На сегодняшний сеанс Дэмиен принес бутылку белого вина. Поставил на полчаса в холодильник, нашел в буфете две большие рюмки, распечатал пачку сигарет.

«Мы будем пить, не закусывая?» – растерянно спросила Даша.

«Такое вино закусывать грех! – провозгласил Дэмиен. – Знаешь, что это? Chablis Premier Cru от La Chablisienne. Я хочу поразить твое воображение».

Ему это удалось. Вино было фантастически ароматным, с легким и необычным стальным привкусом – Дэмиен пояснил, что это фирменный привкус Шабли, – оно не пьянило, а погружало в состояние неописуемого блаженства. Позволяло отбросить тревоги и заботы, почувствовать ценность ускользающего «здесь и сейчас».

«Теперь я знаю, что такое вкус экстаза», – призналась Даша после первой рюмки. И увидела, точнее, угадала, что он улыбнулся в темноте – блеснули белые зубы.

– Мы ведем себя так, потому что ты – мужчина, а я – женщина. Я стараюсь тебя соблазнить, хотя толком не вижу, красиво одеваюсь, хотя и ты не видишь меня, поливаю себя духами, гадаю, что ты там обо мне думаешь. А ты стараешься меня завоевать, рассказываешь о своих подвигах, приносишь дорогое вино… Интересно, как бы ты себя вел, если бы твоим невидимым собеседником был мужчина. О чем бы вы говорили?

– Скорее всего, о политике и спорте, о женщинах и машинах. – Дэмиен чуть усмехнулся. Крутанул за ножку свою рюмку, сделал небольшой глоток. – В любом случае это не было бы так захватывающе, как с тобой.

– Но я же не рассказываю ничего особенного.

– Это тебе так кажется. Ты рассказываешь о своем привычном мире. А для меня твой мир – непривычный, незнакомый, нелогичный, полный того, что не укладывается в голове.

– Для меня твой мир тоже незнакомый, – подумав, сказала Даша. – И мне интересно, как проживается внутри то, что я наблюдаю со стороны. Проживается тобой и такими, как ты. Такими же существами. Мужчинами.

– Что же тебя интересует?

– Ну… – она прикусила губу. – Влюбленность, первый секс, ревность, ссоры, драки, всякие мальчишеские забавы вроде гонок на мотоциклах, прыжков с парашютом, проникновений в заброшенные дома и закрытые зоны – вот это все.

– Я не прыгал с парашютом. Мотоцикл у меня есть. И права на его вождение тоже есть. Заброшенные дома? Да, могу рассказать одну историю.

Он умолк, припоминая. Даша терпеливо ждала.

– Когда я был подростком, мы жили в одном из старых районов Москвы, не буду уточнять, где именно. Наш восьмиэтажный кирпичный дом – такие дома часто называют сталинскими – стоял на оживленной улице, но двор был тихим и зеленым. Мы допоздна гуляли в этом дворе. По другую сторону дороги сохранилось несколько деревянных домов, предназначенных под снос. Люди из них уже выехали. Надо ли говорить, что эти дома, темнеющие среди буйной зелени покинутых дворов, манили всех любителей жанра хоррор. И вот однажды мы с приятелем тоже не устояли. Наш выбор пал на дом, самый дальний от проезжей части и самый ближний к парку. Большой двухэтажный дом с мансардой, мрачный и зловещий. Настолько зловещий, что никто не посмел разбить оконные стекла, все они были целехонькие, в отличие от стекол соседних домов. Мы с Лёшкой отправились туда ближе к вечеру, пока еще не стемнело, прихватив электрические фонари. Первый этаж обошли довольно быстро, пожалуй, с излишней поспешностью. Воздух во всех помещениях был затхлый и стылый, с таким специфическим, едва уловимым душком, какой появляется в местах, где совершались преступления или пошаливали призраки.

– Что? – не сдержалась Даша. – Какие еще призраки?

Дэмиен пожал плечами, и она уловила этот жест.

– Ну какие… обыкновенные призраки. Ни разу не видела, что ли?

– Нет. И никогда не верила в их существование. А ты видел?

– Прости, Флинн, меня это настораживает. – Он выдержал паузу, чтобы придать вес тому, что собирался сказать. – В твоей жизни отсутствует волшебство.

Обдумав его слова, Даша решила согласиться. Тем более что надеялась услышать пару историй о волшебстве.

– Так вот, – продолжал он, довольный ее сговорчивостью. – Мы поднялись на второй этаж, и там, осмотрев две комнаты, где громоздились ржавые пружинные кровати с металлическими спинками, полуразвалившиеся деревянные тумбочки, продавленные кресла с драной обивкой, в третьей, помимо всякой рухляди, обнаружили людей. Сложно представить, что могло бы напугать нас больше. Мы замерли на пороге, оцепенев от ужаса, молча глядя на мужчину и женщину, выхваченных из тьмы ярким направленным светом наших фонарей. Свет на короткое время ослепил их, и, полулежа на драном матрасе, они беспомощно моргали, но вскоре очнулись, приняли более-менее вертикальное положение и, поддерживая друг друга, двинулись в нашу сторону. Хотя это сильно сказано. Скорее всего, перед нашим вторжением они нагрузились под завязку, наркота или алкоголь, в той ситуации было сложно понять, да и опыта соответствующего у нас не было, но их движения напоминали танец сомнамбул при замедленной съемке. Таким образом они могли идти к нам целый год.

– Они были молодые?

– Мне запомнилось, что да. Женщина со спутанными светлыми волосами до плеч, в длинной вязаной кофте и узкой юбке выше колен, и мужчина, обросший, небритый, в клетчатой фланелевой рубашке и грязных джинсах неопределенного цвета. Я как будто сделал моментальный снимок. А потом случилось то, что надолго выбило меня из колеи, хотя, если вдуматься, ничего противоестественного собой не представляло. Лешка сбежал. Просто повернулся и, ни слова не говоря, рванул прочь по коридору. Повторяю, само по себе это не было ничем противоестественным или предосудительным. Человек испугался. Испугаться может каждый. Но если бы он схватил меня за руку и потащил за собой или просто подтолкнул со словами: «Бежим отсюда!», его поступок не застрял бы во мне занозой. Мы же пришли в этот дом вместе, правильно? Но он поступил так, будто пришел один. Перед лицом опасности, подлинной или мнимой, мое присутствие вдруг утратило актуальность. Я словно перестал существовать.

– Понимаю. На твоем месте я чувствовала бы то же самое.

– После его побега ситуация изменилась. Женщина сложилась пополам в приступе рвоты, мужчина принялся укладывать ее обратно на матрас, и оба перестали обращать на меня внимание. Тут только я заметил, что вокруг матраса валяются использованные одноразовые шприцы, вдоль стены выстроились длинные ряды пустых бутылок и пивных банок, в углу кучей навалены какие-то тряпки, одеяла или одежда. Решив, что делать там больше нечего, я попятился в коридор. Осматривать дом в одиночку было не так интересно, как с товарищем, но из подросткового упрямства – товарищ струсил?.. что ж, обойдемся без него, – и желания доказать самому себе, что способен довести до конца задуманное, я продолжил обход. В мансарду вела скрипучая деревянная лестница, ступени которой почернели от влаги и местами довольно сильно потрескались. Держа перед собой фонарь, я поднимался все выше и выше, и с каждым шагом меня все больше накрывал нестерпимый смрад, превративший и так не особо свежий воздух в подобие протухшего бульона. Дверь в единственную комнату под крышей была приоткрыта. Что там, за ней? Дохлая кошка? Дохлая крыса? Много дохлых крыс? Все мои предположения оказались неверны.