Тут, однако же, возникла проблема. Дело в том, что совершенно необеспеченных денег тогдашнее общество принять не смогло бы: слишком свежи были воспоминания про страшное обесценение французского франка и шведского ригсталера. Поэтому моя идея заключалась в том, чтобы номинировать деньги по товарам, и обеспечивать их обмен на реальные товарные ценности, производимые в России: прежде всего это хлеб, уральское железо, пенька и лён.
И тут встал интересный вопрос: а как определить цену того же железа для нужд казённого размена на деньги? Нужно было назначить именно реальную, взвешенную стоимость рубля в русских товарах: ошибка в ту или другую сторону могла принести казне многомиллионные убытки. Вот например: казначейство объявляет, что готово отдать всем желающим за один бумажный рубль, скажем, три фунта железа. Если эта цена вдруг оказывается выше рыночной, рубль неминуемо упадёт до реальных рыночных значений; ну а в случае, когда объявленная цена окажется вдруг ниже текущей стоимости железа, огромное количество торговцев немедленно выстроится в очередь и будет, размахивая пачками банкнот, требовать от казны передать им это самое железо по заниженной цене. Понятное дело, и тот, и другой варианты крайне нежелательны!
И вот что получается: для того чтобы задуманная мной финансовая система функционировала нормально, мне нужно знать реальные цены на российские товары. А я не могу их добыть нигде, потому что в Петербурге до сих пор нет биржи!
Напомню: сие многострадальное здание по проекту архитектора Джакомо Кваренги начало строиться ещё при бабушке Екатерине. Однако прижимистая старушка, не желая тратиться в одиночку, решила привлечь к софинансированию купцов. Увы, но при возведении здания Кваренги добиться этого не удалось: взыскательных петербургских негоциантов сравнительно небольшое и скромное здание нисколько не вдохновило. Они просили внести в проект изменения, а гордый итальянец наотрез от этого отказался. Нашла коса на камень! Кваренги упёрся, а купцы, по-старинке совершавшие миллионные сделки в трактире, за самоваром чая, как будто бы и не особо печалились отсутствию в городе биржи.
И вот такой тянитолкай длился до тех пор, пока дурак Архаров не снёс за одну ночь этот недострой, «пытаясь предугадать желание императора». Ну, что же, может оно и к лучшему: зато теперь у меня есть возможность проявить себя на новом поприще и блеснуть тонким, изысканным вкусом, продемонстрировав своим подданным архитектурный провиденциализм уровня 21 века. Короче, я решил спроектировать такое здание, чтобы господа купцы, охренев от экзотичного, футуристичного вида будущего храма алчности, безо всяких возражений отстегнули бы нужные суммы: да и вообще, поразить отечественную и иностранную публику и украсить город.
Я долго раздумывал, что же мне на самом деле нравится, и каким дизайном можно увлечь наших сало-пеньковых королей. В строительстве я был не особо силён, но какие-то интересные постройки видел, пусть и на картинках. Дело оказалось не столь уж и простым! Здание церкви Святого Семейства в Барселоне пришлось отвергнуть (долгострой), Сиднейский театр — тоже (у нас пока нет бетона), Нью-Йоркский ВТЦ вызывал дурные ассоциации… и тут откуда-то из архетипических глубин моей памяти выплыл образ Хрустального Дворца.
Здание это, (а вернее — огромный павильон), построили в Лондоне ко Всемирной выставке 1850-го, если не ошибаюсь, года. Это было первое в мире строение из стекла и металла: в основном несущими элементами служили чугунные колонны, уже опробованные до этого в индустриальном строительстве. Выглядел он замечательно, и задал тренды в архитектуре на долгие годы вперёд. Несомненно, Хрустальный Дворец и сейчас служил бы символом Лондона вместо дурацкого колеса обозрения и гигантского стеклянного огурца, но увы — ребята Геринга разнесли его в хламину. Ничего святого; одно слово — нацисты!
Но почему бы мне не воспользоваться этим опытом и не выстроить нечто подобное? Технологии конца 18 века не так уж принципиально отличаются от того, что было в середине века 19-го. Конечно, климат у нас не лондонский, но это не значит, что такое здание невозможно. Просто надо будет срочным образом изобретать стеклопакет…
Приняв, наконец, решение, я поставил задачу Техническому центру, и дело завертелось. Научились запаивать стёкла свинцом, закачивая туда осушенный воздух; получили относительно тёплые рамы из клеёного дуба, наладили производство одинаковых оконных элементов, чугунных колонн, капителей и балок, из которых и составили основной корпус здания.
Проект Биржи мы рисовали с Кваренги совместно. Я своими корявыми ручками набрасывал простейший эскиз, а синьор Джакомо придавал им приличный вид. С позиции 21 века это здание, должно быть, показалось бы простеньким и банальным, но в начале 19 века оно считалось бы верхом строительных инноваций. Биржа была установлена на высокую платформу, что обезопасило здание от наводнений. Мощная, вполне классическая гранитная колоннада ограждала почти полностью стеклянное здание, дивным сапфиром сверкавшее в оправе грубого камня.
Купцы страшно заинтересовались таким проектом; даже самому замшелому торгашу с первого же взгляда было понятно, что это строение — нечто невероятное, невиданное и неслыханное. Разумеется, в нём были предусмотрены все коммуникации, — канализация, водопровод, паровое отопление, телеграф, лифты и даже первые образцы электрического освещения. Обойтись всё это великолепие обещало очень недёшево, — сметная стоимость составила 2,3 миллиона рублей, но казна должна была вложить лишь 600 тысяч — остальное оплачивали господа негоцианты. Для меня же важно было то, что строительство Петербургской Биржи обещало двинуть далеко вперёд как технологии строительства, так и индустрию строительных материалов: унифицированные рамы, стеклопакеты, металлический каркас, электроосвещение на дуговых лампах и многое другое. Единственное что не удалось внедрить, так это эскалатор — он пока ещё не был сконструирован.
Биржа должна была заработать через два года. А мне стоило теперь подумать, кто будет совершать здесь гениальные финансовые операции….
Глава 12
Я действительно выбрал время и переговорил с Александром Васильевичем о перспективах противостояния с Китаем. Наведя справки, я выяснил, что Нерчинский договор был подписан под «дулом пистолета» — крупная маньчжурская армия постоянно угрожала нашим немногочисленным войскам, а иезуиты, через которых велись переговоры, постоянно искажали смысл слов наших послов при переводе. В общем, договор был так себе. Не пора ли подредактировать восточную границу?
Александр Васильевич на сей счёт был вполне оптимистичен.
— Александр Павлович, дорогой мой, я походом до Китая нисколько не затрудняюсь. Дело это не только сбыточное, но и весьма не затруднительно в исполнении. Конечно, существенным препятствием тут является степь, имеющая, как говорят, до восьмисот верст ширины; но она вся заселена кочующими монголами, не слишком преданными китайско-маньчжурскому племени, везде там имеются речки и рощи, то есть повсюду найдётся и топливо, и вода. Для продовольствия десятки степных кораблей, верблюдов, могут заменить тысячи подъемных лошадей; а их целые сотни можно разом купить на границе. Главное же, что пред тридцатью тысячами русского войска не устоит и полмиллиона китайцев. Но не слишком ли у нас и без того много владений?
— Александр Васильевич, да кто же говорит о завоевании Китая и присоединении его к России? Но когда судьба или, лучше сказать, само провидение нас с завязанными глазами подвело почти к каменной стене, как не внять его гласу? Как не стать на Амуре и, вооружив берега его твердынями, как не предписывать законов гордому Китаю, дабы для подданных извлечь из того неисчислимые выгоды? Не стоит ли нам взять его под свою опеку и не защитить от вторжений других европейских народов? Как в устье Амура, где так много удобных пристаней, не сделать нового порта и не заменить им несчастные Охотскую и Авачинскую гавани? Это во сто раз было бы полезнее, чем все наши американские владения, Курильские и Алеутские острова. Наконец, зачем оставлять в запустении великое, плодородное пространство земли и не открыть его на севере Сибири прозябающим там племенам? Рассказывают, что в Иркутске, Нерчинске и за Байкалом нету жителя, который бы не говорил о Даурии, как о потерянном рае; эти бедные люди не могут понять, чем прогневали они так государя императора, что он им не хочет отпереть его.
