Когда в 1796 году власть сменилась, Грубер оказался в Техническом центре, где поспособствовал созданию разнообразных механизмов. Верно, он бы так и трудился на благо науки и христианской веры (как он её понимал), но тут, по воле случая, я узнал от Александра Николаевича Радищева, что святой отец, кроме всего прочего, имеет очень хорошие связи в Китае!

Надо сказать, страна эта уже более ста лет находилась под большим влиянием святых отцов из ордена Игнатия Лойолы. Они смогли втереться в доверие маньчжурской династии, и добились у цинов важных постов, способствуя проникновению в Поднебесную зачатков европейских знаний. Достаточно сказать, что именно они наладили в Китае литьё пушек! Во время заключения Нерчинского мира иезуиты выступили переводчиками и посредниками между русским воеводой Головиным и маньчжурским правительством; причём посредничали и переводили так ловко, что чуть не довели дело до новой войны. К счастью, нашим тогда удалось их изобличить, и дело кончилось Нерчинским миром. В общем, те ещё гады; но теперь они должны были послужить моим интересам.

— Да, действительно, мои братья по ордену имеют вес при дворе богдыхана. Но всё равно — китайцы сложные для негоциации партнёры!

— Уверен, мы подберём к ним ключи.

— Закупка товаров в Китае, о которой вы говорите, несомненно, возможна. Но нужно серебро! Китайцы неохотно обменивают свои товары на европейские!

— Серебро будет. Ваше дело — договориться о крупных партиях чая. Об очень крупных партиях!

— А что насчёт остальных китайских товаров? Шёлк, фарфор…

— Нет. Мы сосредоточимся на чае. Что же касается наших товаров — то нам следует предложить им что-то стоящее… то, что они оценят по достоинству.

Иезуит понимающе улыбнулся.

— Ваше величество говорит об… опиуме?

— Нет, что вы. Эту гадость мы продавать им не будем. Скорее наоборот — предложим им нечто, что заставит их забыть навсегда об опиуме!

И я изложил ему свой план.

Когда я закончил, Грубер задумчиво сложил ладони кончиками пальцев друг к другу и вытянув трубочкою губы, как человек, озадаченный сложнейшей проблемой.

— Право, не знаю. Положительно не знаю, что вам сказать, Ваше Величество, — наконец произнёс он. — Такую штуку никто ещё не проворачивал; и скажу вам прямо, сомневаюсь, что это возможно в Китае.

— Давайте попытаемся! А в обмен на эту услугу вы получите исключительное право содержать миссии в Калифорнии вместо францисканцев.

Наконец патер, кажется, принял решение.

— Да, я готов рискнуть. Своей жизнью, честным именем, репутацией Ордена. Я хорошо помню, как государыня Екатерина предоставила нам гостеприимство своей империи, когда весь мир отвернулся от нас. Но, имейте в виду, Ваше Величество — я не могу ничего обещать. Искренне надеюсь, что неудача не скажется на том добром отношении, что встречаем мы повсеместно в России!

— Договорились — холоднее, чем собирался, произнёс я. — Но вы уж постарайтесь.

* * *

Интерлюдия

Ранняя весна в Истамбуле знаменита переменчивостью погоды. То по воле Аллаха на головы правоверных вдруг падает снег, то с Чёрного моря налетает ледяной ветер с дождём, то южный «лодос» приносит удушающую жару. Сегодняшний день был как раз из таких: ласковое солнце золотило гладь залива, лаская вершины гор и верхушки кипарисов.

«А в Петербурге сейчас мрак и ледяной ужас» — невольно подумалось Михаилу Илларионовичу. «Расскажи этим людям, как мы там живём — ведь и не поверят!» А между тем, текущей задачей его было как раз убедить одного из «этих людей» — уроженцев знойного юга — навсегда переехать в Петербург. Задача!

Собеседника Михаила Илларионовича звали Жак-Бальтазар Ле Брюн. Молодой провансалец (ему не было ещё и 40 лет), потомственный корабельный инженер, и восходящая звезда судостроения Оттоманской Порты. В этой характеристике прекрасно всё, — кроме последнего пункта! Немалых трудов стоило Кутузову затащить этого месье в посольство для откровенного и предметного разговора; и вот они наслаждаются замечательным турецким кофе на балконе посольского особняка.

— Право, мне так жаль, что ваш великолепный корабль погиб, едва вступив в строй!

Ле Брюн насупился. 120- пушечный «Мессудие», флагман турецкого флота, едва-едва спущенный со стапелей, тут же сгорел дотла во время прорыва Ушакова через Проливы полтора месяца назад. Его обгорелый остов до сих пор виден из окон русского посольства. Конечно, к строителю по этому поводу не должно было быть никаких претензий: и самый лучший корабль в мире недолго выдержит обстрел калёными ядрами. Именно так рассуждали бы любые разумные люди везде и всегда…но только не в Истамбуле. Недели не прошло, как Ле Брюн стал жертвой совершенно идиотского расследования: чиновники Порты несколько раз вызывали его на допрос о причинах пожара на корабле. Видимо, им не могло прийти в голову, что деревянный корабль от соприкосновения с раскалённым докрасна чугуном непременно вспыхнет и сгорит, даже если такелаж его сплошь увешать знаменами с цитатами Пророка, а борта обить страницами из Ал-Корана. Это расследование страшно раздражало француза: будучи умным человеком, он понимал, что у недрах административного аппарата приютившей его страны зреет желание найти козла отпущения за немыслимое унижение, нанесенное им русским Черноморским флотом на глазах султана и всей столицы; и он, чужак, недавно лишь появившийся в Истамбуле и сразу наживший себе множество врагов среди местных инженеров, прекраснейшим образом подходил на эту роль…

— Право же, не могу даже себе представить, как это всё для меня кончится! — чистосердечно отвечал Ле-Брюн Михаилу Илларионовичу.

— Кстати, не желаете шампанского? «Moum demi-sec cordon vert», лучшее из даров вашей Родины! Уверен, вы скучаете по хорошему шампанскому: турки прекрасно разбираются в кофе, но вот с вином у них всё довольно-таки скверно!

— Извольте, не откажусь — охотно откликнулся Ле Брюн.

— Должно быть, вы не представляете, как я вам сочувствую! Позицию турецких адмиралов можно признать крайне неразумной, — продолжил Кутузов, когда стоившая, как два мешка первоклассного кофе, бутылка была откупорена и шипучая жидкость оказалась в бокалах гранёного богемского стекла. — Все знают, что новейшие русские корабли, построенные по заказу императора Александра, исключительно опасны. Ведь вы видели их, не так ли?

— Да, видел, как и весь Стамбул. Надо признать, в тот день адмирал Ушаков был хозяином турецкой столицы. Стоило ему спустить десант, и над дворцом Топкапы уже реял бы стяг с двуглавым орлом!

— Ну, что вы! Мы никогда не поступим таким образом! Нашей целью было лишь принудить Диван исполнять мирный договор, подписанный в Яссах несколько лет назад. Согласно его русские корабли могли проходить Проливы по одному, с задраенными орудийными портами. Но раз султан, подстрекаемый гнусными иностранцами, решил, что такие условия для него более неприемлемы, адмиралу Ушакову пришлось идти в боевом ордере и во всеоружии. Вы видели, к какой трагедии это привело… Очень, очень неразумно! Но однако же вернёмся к вашим любимым кораблям. Вы видели их рангоут, их такелаж: не правда ли, впечатляюще?

— Да, я был удивлён. Похоже, ваши мастера сделали огромный шаг вперёд!

— О, вы не представляете, насколько! Теперь обводы корпуса определяются в опытовом бассейне, устроенном в Адмиралтействе, а прочность достигается применением железных связей. Новейшие корабли и фрегаты имеют железные мачты немыслимой ранее высоты, так что скорость наших фрегатов достигает четырнадцати узлов!

— Неужели? — поразился француз. — Это, несомненно, выдающийся результат!

— Да. Это всё высокие мачты и прочный такелаж, а также… Михаил Илларионович на секунду замешкался, и, отвернувшись, тайком взглянул в крохотную шпаргалку, заготовленную для разговора, — … ., а также «телескопические лисель-реи». Приставляете, месье — телескопические! А самое главное — в Кронштадте делают теперь многочисленные и очень успешные опыты по установке на корабль парового двигателя. Это совершенно перевернёт всё кораблестроение мира!