– Тебе бы этого хотелось?

– Да, он хороший человек и иногда привозит мне из города ящики с вином для вас.

– Ладно, пусть будет так. К тому же мест, куда могли бы зайти матросы и прочие путешественники, никогда не бывает слишком много.

– Ну, я пошла, хозяин, вернусь вечером.

– Хорошо, Доротея, ступай.

– Но этот графинчик я у вас заберу, утром вы уже как следует к нему приложились.

– Бери.

Граф с опаской следил за ней взглядом. Она ушла, а он в грустной задумчивости стал смотреть на границу, разделяющую свет от лампы и темноту углов комнаты.

– Старушка Доротея! Старушка «жили-были»! Я называл ее так, когда был ребенком, она раскрывала мне мир, населенный феями, одноглазыми дервишами, хитроумными визирями, способными успокоить разгневанных калифов, призраками, из мрачной темноты приходящими купить человеческие души, которые они складывают в кожаные мешки и уминают, чтобы сделать их полегче. Жили-были, жили-были…

«Ну и вот, однажды Лорелее наскучило соблазнять лодочников; ей захотелось власти, к тому же надоела одна и та же картина: руки, которые тянутся к ней из бурной пены среди блеска разноцветных жемчужин. Она решила творить зло на суше. Она пошла по дорогам. Маленькие жемчужинки задавались вопросом: „Это красавица Лорелея. Почему она оставила свой утес?“ А стрекозы говорили друг другу: „Дорогая, посмотри же, как она хороша. Это уже не фея, совсем нет, это прекрасная придворная дама; взгляни на ее шапочку цвета граната, которая ярче розы, приколотой к огненным кудрям. Ох, почему же она их завила?“ Красавица Лорелея закончила расчесывать волосы цвета утренней зари; Гретхен, крошка фея, помогающая беднякам по хозяйству за плошку молока, которую ей оставляют, говорила домовому Никлаусу, который не может жить без запаха горячего пива и потому помогает пивоварам: „Что происходит с мужчинами, почему они теряют голову от этой Лорелеи? В ней нет ничего особенного; она величественна, когда сидит на своем утесе в бело-голубом платье, длинными складками опускающемся к земле; но ходить-то как следует она не умеет, взгляни на нее“. „Похоже на то, она куда менее грациозна, чем ты“, – отвечал Никлаус, хромая вокруг быстрой маленькой Гретхен, неуловимый блеск глаз которой, семенящая, как у мышки, походка и волосы, убранные под тугой белый чепец, казались ему такими прелестными. „К тому же, – продолжала Гретхен, – откуда у нее эти одежды, эта золотистая юбка, по которой вьется вьюнок, этот пурпурный корсаж, осыпанный рубиновыми крошками, всё это золото, мерцающее на ее груди? Она очень странная. И она определенно не умеет ходить“.

А Лорелея тем временем шла, и довольно быстро, по пустынной дороге. Глаза ее сверкали. Первый же человек, которого она встретит, конечно же, обречен на смерть, но по дороге никто не шел. Она заметила кабак и сказала себе: „Там сейчас должно быть полно народу, я увижу этих людей, я увижу, как они удивятся, ко мне подойдет один и неловко усядется, потом подойдет второй и захочет прогнать первого, а я буду хохотать, хохотать“. Она постучала в дверь кабака и услышала грубый голос:

– Эй, эй, кто это там с утра пораньше?

– Добрая женщина, это странница, которая хотела бы отдохнуть.

– Ну что ж, входите! – И дверь открылась сама собой.

В уголке у очага за прялкой сидела старуха.

– Ах, красавица, чего желаешь? Молока, яиц, масла, хлеба?

– Матушка, матушка, мы ведь с вами не знакомы.

– Ну так что же, – вновь заговорила старуха, – давай знакомиться, я тебя хорошо знаю, ты прекрасная Лорелея. Мне о твоей красоте все уши прожужжали. Послушаешь их, так кроме тебя и нет никого.

– Кого это – их?

– Ну как же – мужчин. Однако смотри не возгордись. О тебе говорят наши местные мужчины, но иной раз приходят путешественники издалека, очень усталые, в одежде, покрытой дорожной пылью, и требуют: покажите нам эту красавицу! Так ли она прекрасна, как сирены, играющие на флейтах и тамбуринах в море близ Сиракуз, утаскивающие своих жертв в большой золотой дворец, который построила колдунья Моргана? Дворец этот полон драгоценных камней, золотых слитков, красных роз, старинных корон, тиар и ожерелий королев, которые спят там, где была Ниневия. Так ли она прекрасна, как Зенобия, плачущая у подножия колонны Пальмиры или делающая вид, будто плачет? Она вцепляется ногтями, острыми, как когти, в приближающегося путника, душит его и хохочет, хохочет, ее смех под золотыми лучами солнца похож на фанфары; прекраснее ли она горной Венеры, скрывающейся в тесном темном гроте, в закопченном, запутанном, бездонном подземелье, в котором лишь спустя полдня тяжелейшего пути можно услышать струны арф? Идя на звуки музыки, достигаешь зачарованного болота, сверкающего эмалевыми красками; многие останавливаются, чтобы посмотреть на него; Венеру трудно найти, а ваша Лорелея предлагает себя всем желающим.

– А потом она всем отказывает и убивает.

– Это правда; она убивает, как и те, другие. Так чего тебе подать – молока, масла, свежих яиц?

– Я бы хотела остаться здесь, подождать мужчин, которые захотят меня любить: мне надоело смотреть, как, протянув руки, они умирают в жемчужных брызгах разноцветной пены. Я бы хотела увидеть, как они убивают себя ударом ножа или шпаги. Мои уши слышали слишком много любовных стонов, сменяющихся предсмертными воплями. Хотелось бы мне услышать, как два проклятия сливаются в одно.

– Ох, ох, – заохала старуха, – ты, малютка, обратилась не по адресу. Посмотри-ка. – И она провела девицу по комнатам. В каждой лежал мертвец – мужчина или женщина. – Они приходят сюда вечером, чтобы отдохнуть, понимаешь, чтобы немного отдохнуть; я подтыкаю им одеяла, и они засыпают вечным сном, потому что я – Смерть.

– Ах, – проговорила испуганная Лорелея, – я ухожу, ухожу.

– Тебе нечего меня бояться.

– Но вы так уродливы, так уродливы.

– Странная шутка, достойная убийцы вроде тебя! Ты хочешь убивать красотой? Ладно, иди; ты сохранишь мою тайну?

– О, конечно, я не стану рассказывать об этом повсюду…

– Ну а я в свою очередь дам тебе добрый совет. В этой своей одежде, расшитой золотом и драгоценными камнями, ты сможешь очаровать только часть мужчин – знатных кавалеров и церковников; бедняки же испугаются и не осмелятся взглянуть на такую ослепительную женщину. Из-за этого ты подчинишь себе лишь часть мира; если бы ты только знала, сколько ты потеряешь. За тобой пойдет лишь половина. Ты будешь наказана за любовь к роскоши, которая смущает и отпугивает иных молодых людей. Ты многое потеряешь. Поэтому я дам тебе совет. Накинь на это красивое платье широкий черный плащ. Если встретишь знатного господина, распахни его, и мужчина заговорит с тобой как с важной дамой. Если тебе попадется бедняк, запахни плащ, и человек бросится к твоим ногам, откроет свое несчастное сердце, свои жалкие объятия и кошелек, в котором звякнет медь.

– А если плащ распахнется сам, помимо моей воли?

– Тебя примут за цыганку.

– Но у меня нет плаща.

– Возьми мой, у меня есть еще. Мне их приносят каждый вечер, и часто с освященными ракушками.

– С удовольствием.

И Лорелея пошла по дорогам…»

И добрая старушка Доротея завершала рассказ словами о том, что вскоре Лорелея встретила на дороге такого прекрасного молодого человека, так щедро одаренного добрыми феями, обладающего таким красноречием, таким звонким голосом, спокойными глазами и чистым лбом, что она последовала за ним и была с ним рядом даже тогда, когда он стал серьезным важным человеком, ворчал и тяжело дышал; в ее сердце еще остались чары, но ей не хотелось больше никому вредить, а если она распахивала свой плащ, то только для того, чтобы отдаться ему.

Счастливый конец! Развязка в стиле доброй старушки Доротеи. Ее мир, ее мечты были добры, это был сон а-ля Доротея. Ее истории всегда заканчивались хорошо; людоед никогда не съедал маленьких мальчиков, однако, поскольку он обладал устоявшейся репутацией, сам он непременно должен был быть уничтожен, стерт в порошок, разорван на куски, сожран!