Он пинком отодвинул Рамоса в сторону и подошел ко мне.

– Помнится, я не велел тебе иметь дело с семейкой Рамосов. Ты никогда не слушаешься.

Юмор Рейнджера.

Я слабо улыбнулась.

– Мне кажется, меня сейчас вырвет.

Он положил ладонь мне на шею и пригнул мою голову к коленям.

– Напряги шею изо всех сил, – велел он.

Колокола перестали звенеть, желудок тоже успокоился. Рейнджер поднял меня на ноги и снял с меня куртку.

Я вытерла нос футболкой.

– Ты давно здесь? – спросила я.

– Я вошел, когда он в тебя выстрелил.

Мы оба уставились на рану.

– Кость не задета, – констатировал Рейнджер. – Особой жалости ты этой раной не вызовешь. – Он повел меня в кухню и приложил к руке несколько бумажных полотенец. – Попробуй прочистить, а я поищу лейкопластырь.

– Лейкопластырь! Ты с ума сошел! У меня пулевая рана!

Он вернулся с моей аптечкой, стянул лейкопластырем рану, сверху положил вату и забинтовал. Отступил на шаг и посмотрел на меня.

– Что-то ты бледновата.

– Я думала, мне пришел конец. Он бы наверняка меня убил.

– Так ведь не убил?

– Ты когда-нибудь думал о том, что можешь умереть?

– Много раз.

– И?

– И не умер. – Он взял мой телефон и позвонил Морелли. – Я в квартире у Стеф. Мы тут упаковали Гомера для вас, так что приезжайте. И «Скорая» бы не помешала. Стефани схлопотала пулю в руку. Кость не задета, но пусть посмотрят врачи.

Он обнял меня и прижал к себе. Я положила голову ему на грудь, а он зарылся носом в мои волосы и поцеловал куда-то за ухом.

– Ты в порядке? – спросил он.

Ни о каком порядке не могло быть и речи. В большем непорядке трудно находиться. Я пребывала в том еще состоянии!

– Конечно, – сказала я, – все хорошо.

Я почувствовала, что он улыбается.

– Врушка.

Морелли увидел меня только в больнице.

– Ты в порядке?

– Рейнджер задал мне тот же вопрос пятнадцать минут назад, и тогда ответ был отрицательным. Но сейчас уже лучше.

– Как рука?

– Думаю, не слишком серьезная рана. Жду, когда меня посмотрит врач.

Морелли взял мою руку и поцеловал в ладонь.

– Мне кажется, у меня сердце дважды останавливалось, когда сюда ехал.

Поцелуй отозвался во всем моем теле.

– Все хорошо. Честно.

– Я должен убедиться лично.

– Ты меня любишь, – удивленно произнесла я.

Его лицо стало напряженным, он слегка кивнул:

– Я тебя люблю.

Рейнджер тоже любил меня, но немного на свой манер. Он вообще был не от мира сего.

Двери в приемную распахнулись, и туда влетели Конни и Лула.

– Мы слышали, тебя ранили, – сказала Лула. – Что происходит?

– Господи, да это правда, – запричитала Конни. – Посмотри на свою руку! Как это случилось?

Морелли встал.

– Я хочу быть в участке, когда они доставят Рамоса. И теперь, когда сюда прибыли основные войска, я чувствую себя лишним. Позвони мне, как только доктор тебя посмотрит.

Из больницы я решила отправиться в дом родителей. Морелли все еще был занят – допрашивал Рамоса, а мне не хотелось оставаться одной. Я попросила Лулу остановиться сначала у дома Дага, чтобы достать у него теплую рубашку, которую можно было бы надеть поверх футболки.

Даг и Лунатик сидели в гостиной и смотрели передачу по новому телевизору с огромным экраном.

– Эй, дружок, – сказал Лунатик, – ты только посмотри на этот телик. Обалденный, правда?

– Мне казалось, вы прекратили скупать краденое.

– Вот тут самый балдеж, – заявил Лунатик. – Это только что купленный телевизор. Мы его даже не крали, дружок. Говорю тебе, пути господни неисповедимы. Не успел ты подумать, что все твое будущее сплошное дерьмо, как, бац – получаешь наследство.

– Поздравляю, – сказала я. – И кто же умер?

– Да это настоящее чудо! Наше наследство не омрачено никакой трагедией. Нам его просто дали, дружок. Сечешь?

– Нам с Дагом повезло в воскресенье продать машину, ну и мы повезли ее на мойку, чтобы, значит, она больше понравилась покупателю. И пока мы там торчали, появляется эта блондинка в серебристом «Порше». И просит, чтобы машину тщательно вычистили. Ну, а мы там обретаемся, наблюдаем вроде. Она берет эту сумку и швыряет ее в помойку. Настоящую, хорошую сумку. Вот мы с Дагом и спросили, не возражает ли она, если мы возьмем эту сумку себе. Она говорит, что, мол, это просто гадкая спортивная сумка и мы можем делать с ней все, что пожелаем. Мы и принесли сумку домой и забыли о ней до сегодняшнего утра.

– А когда вы ее открыли и заглянули в нее, то увидели, что она набита деньгами, – подсказала я.

– Bay! Откуда ты знаешь?

– Догадалась.

Когда я подъехала к дому, мама была на кухне. Она готовила toltott kaposta, или, проще говоря, голубцы. Не самое любимое мое блюдо. С другой стороны, самое любимое блюдо у меня – ананасовый торт с огромным количеством взбитых сливок, так что, полагаю, сравнение некорректно.

Она прекратила возню и взглянула на меня.

– Что с твоей рукой? Ты странно ее держишь.

– Меня подстрелили, но...

Мама упала в обморок. Бух на пол, все еще держа в руке большую деревянную ложку.

О черт!

Я намочила кухонное полотенце и положила ей на лоб. Вскоре она пришла в себя.

– В чем дело? – спросила она.

– Ты упала в обморок.

– Я никогда не падаю в обмороки. Ты, верно, ошиблась. – Она села и вытерла лицо мокрым полотенцем. – Ах да, теперь я вспоминаю.

Я помогла ей сесть на кухонный стул и поставила воду на плиту, чтобы сделать чай.

– Серьезная рана? – спросила она.

– Просто царапина. Парень этот уже в кутузке, так что все прекрасно.

За исключением того, что меня подташнивает, сердце то и дело пропускает удары, и я не хочу возвращаться в свою квартиру. В остальном все прекрасно.

Я поставила на стол банку с печеньем и налила маме чашку чаю. Села напротив и взяла кусок бисквита. Шоколадный. Очень питательный, потому что она положила туда грецких орехов, а ведь в них полно протеина, верно?

Хлопнула входная дверь, и на кухню влетела бабуля.

– Я добилась! Я сдала экзамен на вождение!

Мама перекрестилась и снова приложила мокрое полотенце к голове.

– Почему у тебя рука под рубашкой такая толстая? – спросила бабушка.

– Она перевязана. Меня сегодня подстрелили.

Глаза бабули широко раскрылись.

– Клево! – Она подтащила стул к столу и присоединилась к нам. – Как это произошло? Кто в тебя стрелял?

Ответить я не успела, зазвонил телефон. Это была Мардж Дембовски, которая доложила, что ее дочка Дебби, работающая сестрой в больнице, сообщила ей, что меня ранили. Затем позвонила Джулия Круселли, чтобы сказать, что ее сын Ричард, полицейский, рассказал ей про Гомера Рамоса.

Я переместилась с кухни в гостиную и заснула на диване перед телевизором. Когда я проснулась, Морелли уже приехал, дом весь провонял капустой, а моя рука ныла.

Морелли привез мне новую куртку, без дырки от пули в рукаве.

– Пора домой, – заявил он, осторожно просовывая мою руку в рукав.

– Я дома.

– Я хочу сказать, ко мне домой.

Дом Морелли. Очень мило. Там Рекс и Боб. И самое главное, там Морелли.

Мама поставила на журнальный столик перед нами большой пакет.

– Тут голубцы, хлеб и печенье, – сообщила она.

Морелли взял пакет.

– Обожаю голубцы, – сказал он.

Мама выглядела очень довольной.

– Ты и в самом деле любишь голубцы? – спросила я, когда мы уже сидели в машине.

– Я люблю все, что не приходится готовить самому.

– Как прошло с Гомером?

– Куда лучше, чем мы могли надеяться. Этот парень червяк. Он заложил всех. Александру Рамосу стоило убить его при рождении. Плюс ко всему мы прихватили Хабиба и Митчелла, обвинили их в похищении, и они сдали нам Артуро Столле.

– Ты сегодня здорово потрудился.