В кабинет вошел человек, сражавшийся с кофеваркой. Он прошел мимо и сел прямо на пол, прислонившись спиной к стене.

— Кто вы? — спросил он, глядя на меня снизу.

— Друг Кена.

— Питер, — добавил Кен.

Человек пожал плечами, не выказав большого интереса в мой адрес.

— Кофеварку угробили, — объявил он.

Это был человек неопределенного возраста, от тридцати до пятидесяти лет, с рыжими ресницами и выпачканными в золе лицом и руками. Новость, принесенная им, была безрадостно воспринята окружающими.

Сидевший за столом седовласый мужчина, наверное, являлся старшим не только по возрасту, но и по положению. Он окинул взглядом присутствующих и устало спросил:

— Какие будут предложения?

— Отправляться спать, — высказал свое мнение обидчик кофеварки.

— Купить нормальный компьютер, — сказал другой мужчина, — записывать информацию на диски и в будущем хранить их в подвале.

— Запоздалое предложение, — возразила одна из женщин, — все записи сгорели.

— Так ведь новые будут.

— Если мы не потеряем работу, — с горечью сказал Кен.

То же подумали и остальные, и их лица стали мрачнее прежнего.

— Как начался пожар? — спросил я. Седовласый мужчина с глубокой усталостью в голосе ответил:

— У нас шли покрасочные работы. Сами мы придерживаемся правила не курить в помещении, но вот рабочие с их сигаретами… — Он не договорил, так как ситуация не нуждалась в дальнейших комментариях.

— Значит, это не поджог, — сказал я.

— Вы что, репортер? — подозрительно поинтересовалась одна из женщин.

— Вовсе нет.

Кен покачал головой:

— Он дипломат, улаживает всякие дела.

Это сообщение ни на кого не произвело особого впечатления. Женщины заявили, что дипломат — это последняя вещь, в которой они нуждаются в эту минуту. Но седовласый мужчина заметил, что, если у меня есть какое-то дельное предложение, меня готовы выслушать. Поколебавшись, я сказал:

— Я бы оставил здесь на всю ночь дежурного и включенный свет.

— Э-э-э… Зачем?

— А если это поджог?

— Не может быть, — возразил седовласый. — Кто бы стал поджигать здание больницы?

— К тому же тут трудно рассчитывать на успех, ведь больница построена из огнеупорных материалов. Она не должна была загореться, — поддержал его другой мужчина.

— Так ведь сгорело только одно здание, — заметила одна из женщин. — Благодаря противопожарной двери галерея не пострадала. Правда, пожарные вылили тонны воды на тот край…

— И угробили кофеварку, — вставил мужчина, сидевший на полу.

Лишь некоторые из присутствующих измученно улыбнулись.

— Так что больница, можно сказать, уцелела, — сказал, обращаясь ко мне, седовласый. — Но мы потеряли медикаменты, лабораторию, операционные для мелких животных и, как вы слышали, все записи, которые у нас хранились. Одна только налоговая ситуация… — Он замолчал, обреченно покачав головой. — Пожалуй, предложение отправляться спать самое разумное. Есть смысл поработать в этом направлении. Однако, если есть добровольцы остаться здесь на всю ночь…

С каждого из них на сегодня было довольно, поэтому все молчали.

После заметной паузы Кен отрывисто проговорил:

— Я останусь, если останется Питер. «Вляпался, что называется, — подумал я. — Ну хорошо». А вслух сказал:

— О'кей.

— Кто завтра по вызовам? — спросил седовласый мужчина.

— Я, — ответил Кен.

— И я, — отозвалась темноволосая молодая женщина.

Седовласый кивнул.

— Договорились, Кен остается. Остальным спать. — Он поднялся на ноги, устало опираясь на крышку стола. — Военный совет здесь, завтра в девять.

Он обошел стол и остановился напротив меня.

— Кем бы вы ни были, спасибо, — и он коротко пожал мне руку. — Кэри Хьюэтт, — представился он.

— Питер Дарвин.

— О, вы родственник… Я покачал головой.

— Нет. Конечно, нет. Уже поздно. Всем домой. Он первым вышел из кабинета, а остальные, зевая, последовали за ним. Все мимоходом кивали мне, но уже не представлялись. Никто из них не проявил особого интереса к незнакомцу, на которого они так запросто оставляли свою собственность. Очевидно, они верили Кену, и автоматически это доверие распространялось на его друзей.

— Где Белинда? — спросил я, когда все наконец разошлись.

— Белинда? — Кен, казалось, не сразу понял, о чем его спрашивают. — Белинда… Она с лошадьми.

Он помолчал, а потом объяснил:

— В стойлах находились три лошади, наши пациенты. Им был нужен постоянный уход. Мы отвели их к одному тренеру, у него во дворе есть место. Белинда за ними присмотрит. Снова пауза.

— Они начали беспокоиться, сами понимаете. Учуяли запах дыма. И мы ведь не знали… То есть больничный корпус тоже мог сгореть. Да и стойла…

— Ну да.

Он все еще слегка дрожал.

— Здесь довольно прохладно, — заметил я.

— Что? Да, пожалуй. Пожарные велели не включать центральное отопление до тех пор, пока его не проверят. Тут газовая горелка.

— А в административном корпусе тоже?

— Да, но она была выключена. На ночь газ всегда выключают: пожарные требуют. Они даже грозились перекрыть основной вентиль.

Кена снова начало трясти.

— Это просто какой-то кошмар. Это… это…

— Понимаю, — сказал я, — присядьте.

Я указал на стул, на котором прежде сидел седовласый мужчина — единственное в комнате, на чем можно было сидеть. Кен подошел и упал на него как подкошенный. У него были длиннющие ноги, которые, казалось, вот-вот развинтятся в тазобедренном суставе, в коленях и в щиколотках. Такой себе разборный скелет. Удлиненный скандинавский череп еще больше подчеркивал это ощущение. А по тонким, с крупными костяшками пальцам просто можно было изучать анатомию.

— Если не считать самого пожара, — спросил я, — что-то еще произошло?

Он поставил локти на стол, обхватил руками голову и в течение минуты ничего не отвечал. Когда же наконец он заговорил, голос его был низким. Казалось, ему с трудом удается себя контролировать.

— Мне приходится оперировать лошадей примерно пять раз в неделю. Считается нормальным, если на операционном столе погибает примерно одна из двухсот. У меня выходило где-то одна-две смерти в год. И с этим ничего не поделаешь: лошади тяжело переносят наркоз. Но дело в том, — он тяжело глотнул, — что за последние два месяца я потерял таким образом четверых.

Я бы воспринял это скорее как невезение, чем как злой рок, и спросил:

— А это считается слишком много?

— Вы не понимаете! — воскликнул Кен, как если бы у него ком застрял в горле. Ему с трудом удавалось себя сдерживать. — Ведь слухи распространяются мгновенно, как огонь в лесу. Начинаются пересуды. А когда плохие отзывы о враче постоянно у всех на слуху, ему перестают присылать своих лошадей. Люди обращаются к другому ветеринару. На создание репутации уходят годы, а рухнуть все может в один момент, вот так, — и он щелкнул своими длинными пальцами. — Я-то знаю, что я хороший хирург. Кэри знает, все знают, иначе бы меня давно вышвырнули. Пусть сами решают. Но, как бы там ни было, они тоже к этому причастны.

Я обвел рукой пустой кабинет:

— Люди, которые здесь были?.. Кен кивнул.

— Шесть ветеринаров, включая меня, а также Скотт, анестезиолог. Я знаю, о чем вы хотите спросить, и сразу скажу вам, нет, его я не виню. Он хорошо знает аппаратуру и опытный помощник ветеринара, как и Белинда.

— Что случилось этим утром? — спросил я.

— То же, что и в прошлый раз, — удрученно проговорил Кен. — Я стягивал винтами расколовшуюся берцовую кость. Обычная операция. Но пульс у лошади вдруг снизился, давление упало, и мы так и не сумели его восстановить.

— Мы?

— Обычно мы оперируем втроем: Белинда, Скотт и я. Но сегодня моим ассистентом был Оливер Квинси. И это по настоянию владельца, потому что до него дошли нехорошие слухи. Однако лошадь все-таки погибла. И я не могу… я не… в этом вся моя жизнь.

После небольшой паузы я заметил:

— Надо полагать, вы проверили оборудование и медикаменты, которые были использованы.