Прежде чем кого-то осудить, надень его обувь,

пройди его путь, споткнись о каждый камень,

который лежал на его дороге, прочувствуй его боль,

попробуй его слезы…

И только после этого говори, как нужно жить!

Я глубоко убеждена, что не бывает плохих детей. Они все приходят в этот мир чистыми и невинными. Совершенный белый лист, на котором словно кистью художника-абстракциониста пишутся узоры жизни. У одних людей преобладают прекрасные, чистые цвета, у других – сплошной мрак. Кто же художник этих картин? Значит ли это то, что картину нельзя переписать?

Часто люди спешат делать выводы, основываясь на первом впечатлении. Узкие рамки стереотипов не позволяют шире взглянуть на ситуацию. Мы можем каждый день видеть соседа, приятеля, друга или собственного сына и не подозревать, что у него на душе. Мы можем видеть красивую картинку, за фасадом которой скрываются разложение и боль. Мы быстро ставим штамп, что человек плохой, потому что видим лишь то, что нам позволено увидеть. Нас не заботят причины. Мы не хотим понимать. Мы судим за поступки.

Но всегда ли ситуация однозначна?

Я хочу верить, что данная книга поможет детям и их родителям, педагогам, одноклассникам протянуть руку помощи друг другу.

Я создала мир, населенный обыкновенными людьми. Это не герои, у них нет суперспособностей, но в чем их сила? У каждого за спиной стоит ангел. Почему же он плачет? Почему ангелы, наделенные божественной силой, не помогают людям? Они оставили их? Потеряли надежду?

Пять судеб. Пять историй. Пять ангелов.

День первый

«Дорогой дневник! Сегодня понедельник. Всего лишь понедельник. Еще целых пять дней ада, для того чтобы передохнуть и снова броситься в огонь. У нас было шесть уроков. Надо мной снова смеялся весь класс. Всё из-за моих дурацких ботинок. Ненавижу их! Они слишком большого размера, «на вырост». Ребятам смешно видеть, как они смотрятся на тонких щиколотках тщедушной дылды. Я пыталась незаметно сесть за парту и спрятать ноги под столом. Как назло, учитель вызвал меня к доске, и мне пришлось выйти под улюлюканье и всеобщие смешки. Каждый шаг отдавался жаром горячих углей у меня под ногами. Меня называли клоуном. В спину мне летели шарики из бумаги. А Сергей бросил в меня жвачкой. Она до сих пор висит у меня на челке. Придется состригать и тогда будет торчать чуб. Это точно будет новым поводом для насмешек. Я ненавижу эти ботинки. Я ненавижу себя. Ненавижу ходить в школу. Не хочу завтра просыпаться».

Катя тщательно, букву за буквой, записала свои мысли в потрепанный дневник. Вздохнула. Завернула его в покрытую катышками старую кофту и спрятала под матрас.

В комнате со старыми желтыми обоями на стене висели яркие постеры популярных певиц. Они зазывно смотрели с плакатов. Такие красивые. Такие счастливые. Одежда на них сидела как вторая кожа, а на ножках красовались красные, лакированные сапожки.

Катя с досадой посмотрела на свои коричневые, огромные, грубые ботинки. Она всем сердцем их ненавидела. Как бы ей хотелось прийти в школу в новеньких, блестящих, обтягивающих сапожках. Тогда бы ей не летели в спину бумажки, с ней все дружили, и Сережка не плевал бы в нее жвачкой, а приглашал на свидание, как Машу.

Эта обувь ей перешла по наследству от старшей сестры. Ей вообще всё переходило от нее: одежда, обувь, сумки, книги, игрушки. Родители Кати были очень экономны. Они жили не очень богато и считали лишним покупать то, что уже есть дома. Старшая сестра росла быстро. Она была крупной, крепко сбитой девочкой, а Катя, наоборот, была чересчур хрупкой и маленькой для своего возраста.

В этом году Катя попросила родителей купить ей новые ботинки. Прошлые сапожки уже порядком износились. Катя специально стучала ненавистными носками ботинок по камням и ледяным сугробам. Втайне она надеялась, что теперь у нее будет долгожданная обновка, но мама достала с антресолей очередные старые ботинки сестры. На пару размеров больше. На протесты о том, что Кате они велики, родители ответили, что можно будет подложить стельку. Да и вообще: «Зимой на теплый носок будут впору. Еще и вырастешь. Зачем брать то, что дома лежит в хорошем состоянии? Сестре вот надо в этом году куртку покупать. Это тебе хорошо, всё для тебя есть».

Так ей пришлось ходить в школу в этих уродливых, огромных, скрипучих ботинках. Каждый шаг доставлял ей почти физическую боль, отчего походка у нее была семенящей и неуклюжей.

День второй

«Сегодня мне очень не хотелось идти в школу. Мама разбудила меня, а я притворилась больной. Я как представлю, что придется снова терпеть эту боль, то сразу всё сжимается. Я хочу сжаться до размера маленькой птички и улететь. Далеко. Подальше от пренебрежительных взглядов одноклассниц, откровенного смеха мальчишек, раздражительности учителей. Я вижу, что тоже не нравлюсь им. Правда, не знаю почему… Допишу позже. Пора выходить в школу. Нинка сдала меня, сказав маме, что я притворяюсь больной. Она видела, как я натираю градусник меховой игрушкой. Пока, дорогой дневник».

< неразборчиво> (следы слез)

Дорогой дневник. Привет, снова. Я думала, хуже дня не будет, но сегодня мне просто хотелось провалиться сквозь землю. За что мне всё это? Почему я родилась такой? Я не хочу жить…(слезы)».

Катя долго прокручивала в голове сегодняшнее происшествие. Она прокручивала варианты, как ей следовало бы поступить, как попробовать дать отпор. Но даже в своем воображении она всё так же жалко краснела, мечтая провалиться под землю.

В их класс пришла директриса и когда все встали ее поприветствовать, она сообщила, что в школу приедет комиссия из района. Всем обязательно необходимо будет прийти в выглаженных, белых рубашках, начищенных ботинках и с убранными волосами. Ученики – это лицо школы.

– И никакой косметики! Мария Семенова, вас касается! – строго сказала директриса.

Машка Семенова кокетливо поправила локон и ответила:

– Всё натуральное, Ирина Викторовна. Всё свое.

Ирина Викторовна рассмеялась, и игриво погрозила девочке пальцем, затем ее внимание переместилось на Катю. Теплая улыбка сменилась холодным, стальным взглядом. Ирина Викторовна сама не понимала, почему ей так не нравится эта тщедушная девчушка. Всё в ней как-то раздражало. Этот покорный, туповатый взгляд. Эти сутулые плечи. Эта неряшливая, с чужого плеча одежда…

Взгляд директрисы скользнул, царапнув, на ноги Кати. Помимо уродливых ботинок, на них красовались потертые, выцветшие колготки с гармошкой у щиколоток.

– Это еще что такое? Как можно быть настолько неряшливой, Екатерина! Что за колготки на тебе? Надеюсь, ты не собираешься прийти завтра в школу в таком виде? Ученик – лицо школы. Что подумает комиссия, когда увидит такого ученика? Чтобы завтра пришла в нормальных колготках, ты поняла, Екатерина? Какой позор!

Катя стояла перед десятками пар любопытных глаз. Голубые, зеленые, карие, серые глаза смотрели на нее с насмешкой и превосходством. Щеки Кати, казалось, вот-вот взорвутся от количества прилившей крови. Если бы земля разверзлась перед ней в этот момент, она бы не глядя прыгнула в кипящую лаву. Ибо лава скрыла бы ее позор. Но ей пришлось стоять, как на паперти, и слушать смешки, гадкий шепоток, и чувствовать, как липкий холодок пробирается по ее спине прямо к сердцу.

– Только не заплакать! Только не заплакать… Нельзя плакать, – говорила себе Катя. Нос предательски щипало, глаза туманились. Но ни одна слезинка не выпала из ее глаз. Слезы – на потом. Их осушит ее дневник. Там. Дома.

День второй

Маша всегда просыпалась позже всех. Ей хотелось максимально долго не просыпаться в этот мир. Как только она открывала глаза, боль возвращалась в ее сердце, словно кто-то поворачивал в нем горячий, ржавый гвоздь. Гвоздь опалял края раны, и она никогда не затягивалась, причиняя мучительные страдания.