Маргарита с готовностью кивнула.

– Вы сказали, что ваша мать – особа властная. Означает ли это, что она владеет всеми капиталами в семье?

– Не совсем. Раньше она сама вела весь бизнес. У нас ведь кроме косметической фирмы еще автосалон и клуб.

Китаец кивнул.

– Она нанимала управляющих, менеджеров. Один из них спал с ней, другой ее надул. Первый, ну, тот, который был ее любовником, тоже систематически обворовывал нас. – Маргарита взяла в руку рюмку.

– Какие у вашей матери были отношения с вашим отцом?

– Мне кажется, она любила его… по-своему… – со скептической усмешкой добавила Маргарита.

– Тогда как объяснить ее отношения с тем менеджером, который…

– Это ничего не значит, – перебила Танина Маргарита, – понимаете, мама так подавляла папу, он был таким мягким с ней, ватным каким-то… Естественно, ей захотелось завести роман с каким-нибудь другим, более мужественным партнером. Вам, может, это трудно понять.

– Ну почему же, – усмехнулся Китаец.

– И все-таки она любила отца. Но эта любовь была для него тяжелее стопудового камня.

– То есть ваш отец страдал под игом этой любви?

– Вот именно, страдал, – вздохнула Маргарита. – Давайте выпьем.

– Давайте.

Они осушили рюмки и продолжили разговор.

– Не вылилось ли это страдание в его гипертрофированную ревность? – проницательно предположил Танин.

– Наверное, да. Но вы знаете, – Маргарита отвела глаза, – однажды папа застукал маму в постели с этим менеджером.

– И какова же была его реакция? – против воли улыбнулся Китаец.

– Вам, конечно, смешно, – кинула она на него взгляд, полный злобного недоверия.

– Ну что вы, – кашлянул Китаец, – простите.

Маргарита замкнулась.

– Еще коньяку? – он поднял свою рюмку. – Греть не обязательно – солнце уже все сделало за нас.

Действительно, пробившись сквозь серо-голубую завесу облаков, солнце свободно проникало в кабинет, заливая золотистым светом поверхность стола и лица беседующих.

Маргарита слабо улыбнулась.

– Папа тяжело перенес это. Он не устраивал маме сцен, просто ушел в запой. Пил два месяца не просыхая. Мама, конечно, порвала с этим управляющим. Уволила его с работы.

Ко всему прочему выявились факты воровства. Мама тоже страдала, но, верная идеалу железной леди, вида не показывала. Она мирилась с папиными запоями. Я вот думаю, это, наверное, плохо… – Маргарита задумалась.

– Вы предпочли бы решительное выяснение отношений?

– Да. Подрались бы, надавали бы друг другу пощечин, наговорили бы обидных слов, а потом помирились…

– Значит, вы отдаете предпочтение мелодрамам? – Китаец с тонкой улыбкой посмотрел на Маргариту.

– Вся жизнь – сплошная мелодрама, – философски заметила Маргарита.

– Мелодрамой ее делают женщины, – не согласился Китаец.

– Мелодрамой ее делают люди с темпераментом и не с такими железными нервами, как у вас, – возразила Маргарита.

Но в ее интонации не было той раздражительной непримиримости, какая сквозила в начале разговора.

– Мама грелась душой возле папы. Он был очень мягким человеком. Иногда он давал ей весьма дельные советы, – продолжила Маргарита, – тем не менее она редко прислушивалась к нему, считая его неспособным к бизнесу, этаким сибаритствующим хлюпиком-интеллигентом. Папа некогда был физиком, работал в НИИ. Но, попав под сокращение, был уволен и так и не нашел применения своим знаниям. Он тяжело переживал свою социальную невостребованность. А тут еще мама начала набирать бизнес-обороты. Он становился рядом с ней все более незначительным, каким-то придатком… – Маргарита сострадательно вздохнула.

– Пейте коньяк, – Китаец поднес к губам рюмку.

Маргарита выпила и снова заговорила. Алкоголь еще больше развязал ей язык.

– Мама полагала, что и я, единственная и любимая дочь, буду тянуться к ней, во всем подражать ей, займусь бизнесом и так далее. Но мне интересней было с папой. Я не задумывалась, на чьи деньги мы живем. Мы создали с ним наш собственный мирок, куда мама практически не допускалась. Она, конечно, чувствовала это, но храбрилась и делала вид, что с нее достаточно просто иногда выехать с нами на пикник или отдохнуть пару недель на море. Я только сейчас поняла… – Маргарита с опустошенным видом уставилась в пол, – что этот наш эгоистичный симбиоз с папой был для нее тем же камнем, каким для папы была ее невзыскательная любовь, в которой было что-то от снисходительного отношения к калекам или душевнобольным. Мы все больше замыкались, мама все больше отдалялась от нас. Посещение фитнес-клубов и салонов красоты, как мне кажется, было не чем иным, как стремлением компенсировать эту нехватку душевного тепла, тепла, в котором мы с папой ей упорно отказывали. В нашем отношении к ней было, безусловно, что-то детское, гордое и жестокое.

Мама прихорашивалась, стараясь доказать самой себе и нам, что счастлива, что все идет как надо, что все под контролем и она так создана, что не испытывает уж такой настоятельной необходимости в человеческом общении. И мы с папой малодушно верили в это. Потому что так было удобней, проще… Это снимало с нас ответственность за нашу самоизоляцию, за нашу невнимательность. В общем, обе стороны страдали и не хотели первыми сделать шаг к примирению, тем более что ни о какой ссоре речи и не шло. Все было тихо, мирно, делали вид, что всем комфортно и покойно. Нас считали образцовой семьей.

Первый прорыв сделала мама. Она изменила папе. Она, мне кажется, сделала это с какой-то бессознательной уверенностью, что это необходимо. Потому что человек, с которым она сблизилась, был настоящим ничтожеством. Просто она хотела доказать что-то папе. Она устала быть одна. Хотела его растормошить, разозлить… Но папа вместо этого тихо и уныло запил. Зарылся как страус в песок молчаливого отчаяния. Другая бы, возможно, и этому эффекту была рада, но мама… Она тяжело переживала свою неудачу. А все дело в том, что она плохо разбиралась в психологии и не знала, что такой человек, как папа, именно так среагирует на предательство, что он еще больше отторгнет ее.

Маргарита удрученно замолчала.

– Следует ли считать приобщение вашего отца к семейному бизнесу второй попыткой «растормошить» его? – Китаец налил по третьей порции конька.

– О, с этой попыткой связана главная пытка всей моей жизни, – печально скаламбурила Маргарита. – Вы правы. Мама решила зайти с другого фланга. Этим ударом, а мне предложение, которое она сделала отцу, казалось именно ударом, можно даже сказать, ниже пояса, мама достигала сразу двух целей: приближения папы к себе и удаления его от меня. Я стала думать, что она покушается на наш с папой союз, что бизнес – только предлог. Мне казалось, что теперь она хочет составить с папой конклав, куда я уже в силу моей неопытности и незрелого возраста допущена не буду. Это была самая настоящая ревность. Борьба, так сказать, двух женщин за одного мужчину, – горько усмехнулась Маргарита, – я была эгоисткой. Да и сейчас остаюсь ею.

Захваченная порывом самобичевания, Маргарита закинула голову, словно просила у Создателя прощения, потом резко опустила ее и закусила нижнюю губу. Китаец не проронил ни слова. Он все больше и больше ощущал себя психотерапевтом, позволяющим умному и талантливому пациенту, исполненному чувства вины и доверия, свободно высказываться.

Ему следовало, без сомнения, сразу же задать вопросы, касающиеся обстоятельств гибели Ильи Васильевича, но он пошел на поводу у Маргариты. Ладно, пусть выплеснет все накопившееся. Ведь не может же он приступить к расследованию, не установив с клиенткой доверительного контакта.

Маргарита осушила третью рюмку и выжидающе посмотрела на Танина. Он последовал ее примеру и налил еще граммов по тридцать.

– Это у вас такой метод – поить клиентов, чтобы они были словоохотливей…

– …и сговорчивей, – мягко улыбнулся Китаец. – Все выпитое клиентами я включаю им в счет. Так что хорошо подумайте, прежде чем выпить следующую порцию.