Сосед

Миша, честно говоря, не знал ни имени, ни фамилии соседа и даже ни разу не слышал его голоса. Он знал его только таким – широко шагающим, высоким дядькой с лицом истукана, с вечным, черным портфельчиком в большом кулаке, двигающимся по улице, в толпе, как ледокол – только по прямой. Одни узкие, серые брюки, одни рыжие ботинки и зимой и летом, серый шарф, толстая шея и плотно сжатый рот, не способный по видимому, открываться. Сосед. Именно так называл его Миша, потому что понятия не имел, есть ли оно у него, имя. Может, у него в паспорте стоял идентификационый номер, как у пришельца…

Никто из знакомых Михаила по дому, сколько он не допытывался, не знал о его соседях ничего. Никто, ничего. Соседи никогда не закупались в ближайшем маркете, никогда не выходили во двор на субботники, не выбирали членов правления на собраниях жильцов дома, они не сидели с детьми на качелях, их не видели с чемоданами, они никуда не ездили, не выпивали, не приглашали никого в гости, они существовали только по пути на работу или с работы домой. Только в минутный интервал пешей ходьбы от подъезда до ворот двора. Да, ещё дома, когда за дверью с криво приклеенным номером, кто то порой кричал истошным голосом. Зимой сосед ходил в черных перчатках.

Его детей, девочку и мальчика, имён которых он тоже не знал, а знала или догадывалась о них Таня, Миша видел чаще. Они, иногда вместе, иногда порознь, торопясь, бегом возвращались из школы домой, обстукивая мешками для второй обуви коленки, закрыв лица капюшонами, будто желая как можно скорее выскочить из опасного пространства улицы и юркнуть в спасительную дверь родной квартиры. Ни старший, полноватый мальчик лет десяти, ни младшая девочка не играли во дворе, не ходили в магазин за газировкой или сникерсами. Одни сплошные НЕ в этой анкете, которую заполнял для себя Миша. Старший так скоро старался проскочить в лифт, когда они встречались на площадке, что однажды ткнулся в Мишу головой и сделал две, три отчаянные попытки пробиться в заветную кабину, натыкаясь на него снова и снова, вхолостую буксуя на месте. Михаил в испуге отскочил, пропуская его вперед и сорок секунд они ехали, взаимно ощущая лёгкую неловкость. Вторая, его сестра, тихая девочка, была младше брата года на два. Она ходила в школу с бабушкой, опустив глаза в черных очках, о чем то печально размышляя.

Да, к ним приходила бабушка, вполне общительный, живой человек, которая при встрече с Мишей или Таней, если при ней были дети, говорила сразу и за себя и за них, стараясь, чтобы чужие не заметили их странного отчуждения, она пыталась вовлечь внуков в беседу, но брат и сестра прятались за ее спину, отворачивались и молчали. Они не принимали эти правила поведения, эту игру в поддавки. Хотя, может это была просто детская стеснительность? Потом, через полгода, бабушка словно ожесточились от постоянных неудач и перестала здороваться также, как и ее внуки.

Мать, светлая, худая женщина с длинным, тяжелым лицом носила бежевые вещи, возраст которых было трудно определить, плоскую обувь, платки с узлом у шеи и осенью – серый зонт. Её светлые, как вода глаза не несли никакой информации, ни тепла, ни холода, ни радости, ни злобы, они просто смотрели вперёд. Она всегда куда то молча торопилась. Михаил, коря себя за морализаторство и стойкую антипатию к соседям, все же втайне удивлялся тому, как эта пара смогла родить детей, это должно быть был некий заранее обговоренный, необходимый акт, когда партнеры, понимая и преодолевая свою естественную холодность, делают необходимое для деторождения дело. Немая никогда не держала детей за руку, руки всегда были заняты сумками или зонтом.

*****

В середине октября вдруг ужом прополз слушок, что мальчик, сын их соседей сбежал из дома.

****

Если идти вниз по широкой, жизнерадостной улице Пушкина до кинотеатра Современник и потом свернуть направо, к брошенной канатной дороге, протянувшей свои загадочные мачты к парку на холме, то через двести метров можно попасть на Красную, старинную улицу, когда то мощеную булыжником, уходящую круто вверх, к старому центру города. Тут, внизу, в начале улицы, словно не сумев вползти вверх, стоял двухэтажный особняк, завернутый в густую листву лип, в котором находился магазин межкомнатных и входных дверей, где работал Михаил. Магазин назывался длинно и сложно, поэтому название его совершенно не важно. Миша работал и замерщиком и установщиком, дело знал досконально, был деятелен, незаменим, но иногда на работе скучал и вот тогда при первой возможности уходил домой. События, постоянно происходившие вокруг него иногда ранили его недопустимо глубоко, он становился рассеян и работал трудно и неохотно, постоянно посматривая на часы. У него была привычка, которая его сильно выручала, он, когда проблемы становились невыносимы или навязчивы, надевал кроссовки, на голову устраивал наушники и бежал куда глаза глядят. Он любил, когда перед глазами был виден только покачивающийся в темпе бега узкий сектор бытия, который надо догнать, обойти справа или слева или отвернуть в сторону. Все просто. Ветер, крепкие ноги, грудная клетка, насосом вгоняющая и выгоняющая хрустальный воздух и простая работа рук. Сегодня ему также хотелось все бросить, оставив дела на Федю, вечно закусывающего напарника и удрать с рюкзаком на волю. Миша промаялся до обеда, потом заявил что у него болит зуб, показал зуб Феде и менеджеру Маше и скривив лицо, ушел домой. При выходе из конторы лицо его разгладилось, он зашагал уверенно и быстро и начал мечтать о том, как купит наконец новые беговые кроссовки, треники, хорошие наушники и займётся подбором маршрута для постоянных, утренних пробежек. Он решил идти прямо домой, не заходя по дороге в продуктовые, пообедать и потом съездить, посмотреть обувь. Воодушевленный верным решением, он подошёл к дому. Открывая калитку двора, он вспомнил, что сегодняшний обед – его проблема, Таня была на смене в больнице.

Сняв наушники и сдернув с правого плеча рюкзак, он вышел из лифта, прошел коридором, повернул и в темном углу, образованном дверями его и соседской квартиры, увидел Старшего, который сидел на портфеле перед дверью, видимо у него не было ключа. Миша хотел было тактично проскочить через его ноги, но остановился.

– Ты что тут сидишь, ключей нет?

Пацан не ответил. Он сидел, ища что то в карманах и обиженно сопел.

« Гордый в своем горе», определил про себя Миша.

– Может, к нам зайдешь? – парень молча нахохлился – Ну как знаешь, я дома, звони, если что.

Парень отвернулся и равнодушно вытянул ноги.

Михаил закрыл за собой дверь, слегка обескураженный. Обычно он быстро и просто находил общий язык с подростками, но с этим ежом было сложно. Может он и удрал с уроков, может забил и не пошел вовсе, может он груб, толст и ленив, но любом случае, это хамство, что ребенок ходит без ключей. Его дочь Настя помнится, получила в собственность ключи лет в шесть и в бассейн на другой конец города ездила сама в десять. Разогревая макароны по флотски, Миша параллельно прислушивался к тому, что происходит за дверью. Когда посуда была отгружена в раковину, негромко хлопнула соседская дверь. Миша посмотрел в глазок – никого. Значит, либо мать пришла, либо она решила, что с него хватит. Черт знает что.

Эпизод два.

Необходимо было что то готовить на завтра, Таня это как чувствовала, она кинула Мише ватсапом продуктовый список и он, свободно шагнув за порог чуть не прижал дверью бабулю, которая выбиралась из соседской квартиры. Это был рок.

Она ойкнула, скороговоркой договорила что то в темно- жёлтое пространство за спиной, закрыла дверь, сверкнула на Мишу снизу вверх и опустила глубже вязаную шапку, похожую на огурец – на лбу были красные, засохшие царапины от чьей то пятерни, переходящие на нос. Михаил опешил, может что то стоило спросить, а может нет, но пока он складывал слова деликатной формой, лифт уже открыл двери, все – пока, выметайтесь и они расстроенные каждый своим, вышли из подъезда. Все время я опаздываю за развитием событий, подумал он.