Алеша Мальцев любил наблюдать за воздушным боем, забравшись на дерево.

– Товарищ, горит... горит!..- кричал он, вытягивая вперед правую руку, а левой обхватывая ствол дуба.- Сейчас врежется!..

– Где, где, Алеша? - бегал внизу Сенька.

Утром 5 августа гул в районе Белгорода неожиданно прекратился. Самолеты летели теперь в сторону Харькова и Богодухова. Солдаты поняли: на фронте произошло что-то очень важное и значительное. А в третьем часу дня пришло сообщение, что Белгород освобожден и советские войска движутся к Харькову и Богодухову.

Боясь окружения, немцы стали отходить и на участке дивизии Сизова; им удалось даже немного оторваться от передовых отрядов дивизии.

Кому-кому, а разведчикам было не по душе это слово - оторваться. Оно означало для них: во-первых, то, что командир разведроты и начальник разведки получат от генерала хорошую трепку (Марченко с группой разведчиков все время находился на "пятачке"); во-вторых, теперь они, разведчики, должны высунув язык протопать много верст пешком и догнать врага. Кто угодно мог оторваться от противника, но только не разведчики. Теперь им предстояло первыми "войти в соприкосновение" с неприятелем. За этой безобидной и немножко казенной фразой для солдат крылось много неприятных вещей. Часто такое соприкосновение кончалось гибелью разведчиков; напоровшись неожиданно на засаду, они могли стать легкой добычей врага. Именно поэтому были так озабочены Марченко и Забаров; даже забаровское искусство не всегда выручало в подобных случаях.

Не в духе пребывал в это утро и Петр Пинчук. Он натопил баню и хотел помыть разведчиков, возвратившихся с "пятачка". А теперь это дело пришлось отложить.

– Кузьмич, якого биса ты так медленно собираешься? Запрягай!..-покрикивал он на ездового, который и без того суетился возле своей повозки.

– О чем вы тут толкуете, товарищ гвардии сержант? - сочувственно спросил Петра Тарасовича Ванин, который в числе немногих разводчиков был у командира роты в резерве и находился при старшине.- Может, помощь какая нужна? Я к вашим услугам!

– Пидмогны Кузьмичу мешок на повозку положить.

– С удовольствием! - живо отозвался Ванин, и это насторожило старшину.

– Ты чого?

– Ничего...

– Брэшеш. Зи мною хочешь поихаты?

– Угу,- признался Сенька.- Да не один. Вот и Акима нужно пристроить.

– Добрэ. Сидайте.

У единственной переправы через Донец сгрудились десятки машин и великое множество повозок. В воздухе висела густая перебранка повозочных и шоферов.

– Эй, дядя, куда ты со своим сеном?

– А ты, чумазый, залез в машину и думаешь, что герой! Ишь черти несут тебя! Не видишь, подвода?..

– Раздавлю - одной меньше будет. Повыползли из лесу, как тараканы. Все дороги запрудили... Сворачивай, говорю!.. Не видишь, что везу? - шофер внушительно показывал на кузов. В машине были аккуратно сложены длинные ящики с минами для "катюш", и это несколько поколебало ездового.

– Для "эрэсовцев", что ли? - спросил он.

– Для эсэсовцев гостинцы уральские! - скаламбурил парень.

Ездовой лениво отвернулся. Его повозку оттерли, оттиснули десятками других таких же подвод, и ездовой понял, что дела его табак. Он махнул на все рукой и полез за кисетом - будь что будет...

Однако другие были понапористей. С раскрасневшимися лицами они остервенело хлестали лошадей, кричали, кому-то угрожали, доказывая, что являются самыми нужными на том берегу людьми: без них-де сорвется операция и кто-то останется голодным; какая-то рота ждет патроны, а они вот на повозках; сам генерал приказал не задерживать, переправлять в первую очередь. Врали - кто во что горазд, не задумываясь о последствиях. Все старались действовать от имени генерала - большие начальники и малые, да и вовсе никакие не начальники - вроде вон того усатого ездового, что совал молоденькому саперному офицеру какую-то бумажку, должно быть состряпанную старшиной транспортной роты. Пунцовый от гнева и от великой натуги, он недоуменно топорщил свои усы, видимо пораженный тем, что его бумажка не оказывает на сапера должного воздействия. Офицер был действительно неумолим: он пропускал только машины с боеприпасами и людьми. Напористый ездовой ошалело оглянулся вокруг и на минуту задумался - видно, еще раз убедился в превосходстве техники над его повозкой: технику пропускали без всякой задержки...

Пинчук решил переправиться в другом месте, где по только что сооруженному мосту проходили танки. Этой переправой руководили саперы, с которыми у разведчиков была традиционная дружба. Вначале Петр хотел было переждать, пропустить вперед танки, но потом увидел, что им конца не будет - один за другим они все выползали и выползали из сосновой рощи. Пришлось обратиться к командиру, руководившему переправой, и тот приткнул повозку Кузьмича между двумя машинами.

– Смотри, сынок, не раздави! - предупредил Кузьмич выглядывавшего из открытого люка щекастого и чумазого механика-водителя, скалившего в улыбке белозубый рот.

– А ты гляди, дядя, как бы на пятку тебе не наступил!.. - крикнул он старику.

– Я уж и то...- и Кузьмич хлестнул кобылу.

– Ишь все як торопятся в наступление! Удержу нет! - пробормотал Пинчук. Впрочем, он сам, как и все солдаты, хотел поскорее ступить на правый берег и мчаться вперед так, чтобы дух захватывало. Однако Пинчуку пришлось немного задержаться на берегу: надо было выяснить обстановку. Оставив разведчиков возле переправы, Петр пошел вперед.

Где-то совсем недалеко, за меловой горой, гудел бой. Непрерывно грохотали орудия. Туда то и дело направлялись наши штурмовики. У переправы, на правом берегу, сидели раненые бойцы. Сенька, как только миновали реку, подошел к ним.

– Где это вас, ребята, так поцарапало? - спросил он и, вдруг расщедрившись, предложил табачку. Расшитый Верой кисет, обойдя всех раненых, вернулся к нему опорожненным. Семен без сожаления упрятал его в карман.

– Где, спрашиваешь? - Боец помусолил папиросу, прикурил и не спеша ответил: - Вон за той горой! Сопротивляется фашист. Отходит медленно, собака!.. Минометов да артиллерии у него там много!..