– Джон, ты веришь в вампиров?

Я помедлил минуту, зажигая сигарету. Не потому, что хотел избежать ответа; скорее, чтобы подготовиться к пространному и саркастическому объяснению, которое я намеревался дать – и заодно немного смягчить его. Я едва знал женщину, задавшую вопрос, и понятия не имел, как она относится к кратким, резким ответам. Я не хотел быть с ней грубым, но если в пантеоне всевозможных чудовищ и имеются существа, в которых я определенно не верю, то это именно кровожадные вампиры. Да-да, не вру.

Дело было в Новом Орлеане, накануне Хэллоуина. В такое время Дети Ночи обычно выползают из своих нор, подобно тому как в Лондоне начинает капать дождь, стоит лишь вспомнить о нем. Оказавшись здесь, я понял почему. Французский квартал, с его узкими улочками и нависающими сверху балконами, которые, кажется, перенеслись к нам прямиком из прошлого, почти заставляет поверить в вампиров, особенно в сырую теплую погоду, задержавшуюся в тот год, несмотря на наступление осени. Город, где на каждом шагу встречаются напоминания о прошедших веках, вполне подходит в качестве арены действий вкрадчивых монстров, и если бы вампиры существовали, то думаю, что эти темные улицы и переулки, эти зловонные кладбища с пышно разукрашенными склепами понравились бы им больше всего.

Но вампиры не существуют, и после очередного объемистого глотка подсоленной «Маргариты» я начал внушать это Рите-Мэй. Устроившись удобнее у меня на груди, она принялась слушать мои разглагольствования.

Мы сидели в баре Джимми Баффета[2] на улице Декатур, и вечер проходил неплохо. В девять я еще торчал в одиночестве у стойки бара, пытаясь установить, сколько «Маргарит» я выпил. Уже тот факт, что я считал выпитое, показывает, какое я занудное существо. Далее, следующий факт, что я никак не мог правильно сосчитать, указывает, что в тот вечер я был также в стельку пьяным занудным существом. «Маргаритавилль» – нечто вроде ловушки для туристов; вместо того чтобы торчать здесь, я мог бы сидеть в каком-нибудь заведении на противоположной стороне улицы, более оригинальном и более скучном. Но я уже провел там два предыдущих вечера, а кроме того, бар Джимми Баффета мне нравился. В конце концов, я был туристом. В этом месте вы не боитесь каждую минуту, что вас могут убить, и я рассматриваю это как плюс. Здесь, конечно, крутят на музыкальном автомате диски Джимми Баффета, но это естественно, а к тому же я мог не волноваться, что мой вечер внезапно будет испорчен какой-нибудь невыносимой поп-музыкой современной постмелодической школы. Говорите, что вам угодно насчет Джимми Баффета, но его всегда приятно послушать. И наконец, у бармена была такая занятная липкая штука в виде глаза, на вид весьма отвратительная; если швырнуть ее в стенку, то она прилипает – клево, мне это нравилось.

В общем, я прекрасно проводил время. Компания с конференции программистов, на которую я приехал, должна была ждать меня в десять где-то на улице Бурбон, но я начинал думать, что идти туда не следует. Прошло всего два дня, но моя устойчивость к шуткам насчет Билла Гейтса уже колебалась около нулевой отметки. В любом случае для меня, разработчика Apple Macintosh, эти шутки звучали не так уж забавно.

Так вот. Я сидел там, в полной уверенности, что выпил около восьми коктейлей, и у меня начиналась изжога от поглощенной вместе с ними соли, когда в бар вошла женщина. Я решил, что ей за тридцать – возраст, когда наши цветы начинают слегка увядать, но по-прежнему привлекают взгляд. По крайней мере, надеюсь, что привлекают: я и сам размениваю четвертый десяток, и мои цветы уже стремительно сохнут. Она уселась на табурет на углу стойки и обычным кивком подозвала бармена. Через минуту перед ней поставили «маргариту», и по цвету напитка я понял, что это была та же самая разновидность, что и у меня. Называется «Золотой-что-то-там-такое», и когда его пьешь, то мозги твои постепенно превращаются в горький песок, медленно пересыпающийся в черепе, если повернуть голову.

Не бог весть что. Я отметил ее появление, затем вернулся к бессвязному разговору со вторым барменом. Он когда-то был в Лондоне или хотел побывать – я так и не понял, что именно. Он то ли расспрашивал меня о Лондоне, то ли рассказывал мне о нем; я или слушал, или сам рассказывал – не помню, да и в тот момент я уже не понимал, о чем шла речь. На данном этапе мои реплики в любом случае не отличались бы одна от другой. Наконец я заметил, что оркестр умолк, по-видимому, собираясь уходить. Это означало, что я могу отойти от стойки и сесть за столик. Оркестр был вполне ничего, но играл очень громко, и, не испытывая к его членам никакой личной вражды, я в то же время обрадовался, что они исчезли. Когда я обратил внимание на перемену в музыке, оркестр уже давно ушел, и за это время автомат успел прокрутить целый диск Джимми Баффета.

Я степенно, покачиваясь, направился к столику, тихо и фальшиво мурлыча «Большой налет на заправку» и напоминая себе, что еще только двадцать минут десятого. Если я хочу встретиться со своими, не разыгрывая из себя пьяницу, то нужно немного притормозить. Вот если бы я не выпил последние четыре «маргариты»… Но подобные мысли вовлекали меня в сложную пространственно-временную головоломку, решать которую я был не готов. Достаточно будет притормозить.

Как раз когда я приступил к следующей порции, вечер принял интересный оборот. Кто-то что-то произнес в непосредственной близости от меня, и, подняв голову в попытке уловить смысл сказанного, я увидел перед собой женщину из бара.

– Э? – сказал я с присущей мне обходительностью.

Она стояла за стулом, напротив меня, с застенчивым видом – впрочем, не слишком застенчивым. Она производила прежде всего впечатление добродушия – настороженного, жесткого добродушия. Светловолосая, она была в бледно-голубом платье и синей джинсовой куртке.

– Я спросила, этот стул свободен?

Я задумался, стоит ли отвечать как всегда, когда я хочу показаться занятным, – то есть задушевным голосом спросить, кто из нас истинно свободен. И решил, что сейчас мне это не под силу. Я был недостаточно пьян и в глубине души сознавал, что это просто несмешно. К тому же я нервничал. Женщины не имеют обыкновения подходить ко мне в барах и испрашивать позволения присесть за мой столик. У меня в таких делах недостаточно практики. В итоге я удовольствовался прямым ответом.