– Ну и где они? – недовольно окликнул меня мужчина среднего роста, с виднеющейся сединой на висках, намечающимся пузиком и кобурой с пистолетом подмышкой. Одет он был в тёмно-синюю рубашку и брюки со стрелками, на ногах – видавшие виды мужские туфли. Откровенно говоря, из нас двоих на сотрудника полиции куда больше похожа я, одетая в камуфляжные штаны, берцы и чёрную майку. Какое счастье, если б так оно и было.

Как бы мне ни хотелось ответить в рифму, я только подняла на мужчину уставшие глаза и пожала плечами. Понятия не имею, где эти самые "они" – мои усыновители, забравшие меня из детского дома только ради повышенных пособий и льгот на детей-сирот. Бросила взгляд на старенькие металлические часы, откровенно болтающиеся на моём худом запястье левой руки, но никакого откровения в дате не случилось: я прекрасно знала, что сегодня десятое число девятого месяца в году.

Без контекста эта информация не имеет никакого смысла, но я в этом контексте жила, и даже лучше, чем хорошо, понимала, что никто за мной не приедет и вызволять из ментовки не станет – опекуны в синем угаре и пробудут в нём ещё дней десять, пока бабло из пособия не закончится. Потом ещё дней пять будут занимать по соседям и собутыльникам, а там придёт пенсия по недееспособности, раздадут долги, а на остальное опять в синеву, и так по кругу. Впрочем, меня это уже не колышет – теперь моя дорожка в детский дом, ибо когда истекут три часа, а за мной так никто и не приедет, инспектор по делам несовершеннолетних будет иметь полное право оформлять документы на изъятие меня из неблагополучной семьи. Блеск.

– Зовут тебя как? – я не поднимаю глаз от тех самых потёртых мужских ботинок, всё равно обладателя узнала по голосу, да и не так уж и много народу было в отделе – половина первого ночи.

– Мой паспорт у дежурного, – я мотнула головой в неопределённом направлении и зарылась пальцами в волосы.

– О вежливости ты не слышала, да? – хмыкнул опер и присел рядом на типовые перфорированные стулья блевотного белого цвета, кривые сварочные швы на которых никто и никогда даже не трудился спрятать, поэтому смотрелись они как потёки краски, хотя такие стулья в жизни никто не красил, а под высокой температурой затягивали в плёнку. Какая хрень в голову лезет, боже. – Опечатка в паспорте?

– Имя есть такое, – буркнула я, уже привычно объясняясь за выбор моих родителей перед людьми старшего поколения, которым режет слух любое имя, отличное от стандартного набора Тамар, Ольг, Татьян и Галин. – Как Милена, только Милана. Мама уж больно творческая, всегда хотела ребёнка необычно назвать.

– Понятно, – вздохнул оперуполномоченный. – И чё твоя необычная за тобой никак не доедет? Ну или отец?

– Эти – не родители, а усыновители, – поправила я и рефлекторно перебрала бусины браслета на правой руке. – Бухают. Если и приедут, то только сами в наручниках и под белы рученьки с вашими коллегами.

– А чё раньше не сказала? – лениво хмыкнул оперуполномоченный.

– Сегодня вы меня в детский дом или приёмник уже не запихаете, – пожала плечами я. – Здесь лучше.

Мужчина скептически оглядел унылый пейзаж районного отделения полиции, а после вперил в меня недоверчивый взгляд, но я была неумолима – криво усмехнулась в ответ, снова пожала плечами и уставилась в стену. Ровно напротив меня на две трети покрашенную в зелёный цвет стену прикрывал щит синего цвета, в кармашках которого были спрятаны типовые бланки, а к стулу под этим стендом была привязана ручка простой бечёвкой и скотчем. Всё это освещали тусклые жёлтые лампочки, не дающие необходимого количества света, но зато прячущие откровенно несвежий ремонт: жаждущий пощады старый линолеум и островки серой штукатурки на верхней трети стен. Уныло, не спорю. Но в детских домах хуже, точно говорю.

– Пошли, – тяжело вздохнул мужчина, поднялся и пошёл по коридору вглубь здания.

Мне не оставалось ничего, кроме как пойти за ним, потому что в каком-то смысле этот полицейский решал мою судьбу, по крайней мере, в ближайшую ночь точно. Как правило, инспектор по делам несовершеннолетних – это строгий пятидневщик, и сидеть мне тут до самого утра. Остаётся только надеяться, что у них тут кроме стандартного обезьянника есть ещё и КПЗ, в котором содержатся совершеннолетние после предъявления обвинения, но до перевода в СИЗО, и мне разрешат там поспать.

В кабинете мы остаёмся вдвоём, хотя рабочих мест тут четыре, однако лампа горит только над дальним правым от входа столом, и облупившейся старушке освещать помещение помогает только фонарь над двором отдела, свет которого просачивается сквозь старые советские занавески с кружевным нижним краем. Когда-то, наверное, они даже были белыми, но многочисленные попытки отстирать их от желтизны времени, солнца и табака, так и остались безуспешными. Да и вся обстановка здесь была точно такой же унылой, как и в коридоре, что, впрочем, целиком и полностью соответствовало роду заведения.

Оперуполномоченный, чьего имени я не запомнила, согнулся около тумбы, стоящей за единственным освещённым столом и жёлтый свет оттуда подсказал мне, что внутри прячутся не тяжёлые кипы документов, а дешёвый китайский чайник и маленький холодильник буквально на две полочки безо всякой холодильной камеры. Мужчина жестом показал мне сдвинуть бумаги в сторону и выложил на освободившееся пространство ингредиенты для нехитрого перекуса: недорогая колбаса, сыр, над которым ни у кого не дрогнет рука повесить табличку "без заменителей молочного жира", серый хлеб и маленькая пачка дешёвого майонеза. О взяточничестве здесь если и знали, то только понаслышке, обхохатываясь над синими информационными щитами с формулировкой "противоборство коррупции".

Несмотря на то, что еда была самой простой, я всё равно шумно сглотнула голодную слюну, на что оперуполномоченный только усмехнулся себе под нос, но комментировать не стал. Такая работа, как у него, вообще отучает много говорить не по делу, а может он сам по себе просто человек немногословный и работа просто усугубила ситуацию. Неважно. Скорее всего, сегодня я вижу его в первый и последний раз, что толку размышлять над сутью личности этого мужчины?

– Бутербродов порежь, – передо мной ложится нож, каким обычно режут масло – с зазубренным, а не заточенным режущим краем. Я тоже усмехнулась себе под нос: уверена, нормальные ножи в выдвижном ящике тоже есть, но он явно был из тех людей, кто лучше сразу предотвратит проблему, чем понадеется на авось. – Чай или кофе?

– Кофе, – без раздумий определилась я, не отвлекаясь от нарезания хлеба на том же самом пакете, из которого я этот хлеб и достала. – Покрепче.

– Сахар надо?

– Нет.

Мужчина только угукнул в ответ, но я в развёрнутом ответе и не нуждалась – методично нарезала колбасу и сыр на плоские кусочки, на которых оставались тонкие рельефные полоски от ножа, а после смазывала неодинаковые и откровенно кривоватые кусочки хлеба тонким слоем майонеза и выкладывала скромную начинку. Всего вышло семь бутербродов, но их нечётность я осознала, только когда выложила на расстеленную белую бумажку формата А4, с обратной стороны которой был отпечатан чей-то фоторобот. Две дымящиеся кружки разного объёма дополнили наш поздний ужин, и я даже очень старалась жевать, прежде чем глотать и запивать очередной бутерброд горячим крепким кофе, тщетно пытаясь не слишком громко хлюпать растворимым напитком.

– Тебя вообще не кормят? – прокомментировал опер, когда я потянулась за пятым по счёту бутерброду. Я смутилась и одёрнула руку, но он только тяжело вздохнул и кивнул на последний бутерброд. – Ешь. Я не к тому сказал.

– Извините, – всё же буркнула я. Чёрт, до чего же стыдно. Умом понимаю, что стыдиться мне нечего и тот факт, что дома у меня нет практически никакой еды, абсолютно не моя вина, но всё равно было неловко.

– "Задержана при попытке кражи из продуктового магазина, нанесла телесные повреждения предположительно средней тяжести охраннику при попытке побега, по приезду сотрудников патрульно-постовой службы сопротивления не оказывала, доставлена в отдел…" – зачитал мне вслух протокол опер, пока я взглядом уткнулась в остатки своего кофе, болтающиеся на дне белой эмалированной чашки. Интересно, почему производители так любят делать внутрянку чашек белой? Это же совершенно непрактично – после десяти минут нахождения напитка в состоянии покоя кружка обзаводится коричневым обручем, который ничем, кроме как губкой с моющим средством, не отодрать. – Что украсть пыталась?