12. Из стилистических особенностей выделяется двукратный повтор для усиления эмоционального эффекта: «Он… качал головой: трудно, трудно изловить счастье» («Машенька»). «Она все возилась, возилась» (Отч.). «И кажется, так же как и все, в первый раз, в первый раз за всю мою жизнь» (Р. К.). «Ее лицо все менялось, менялось, куда-то плыло, плыло» (Р. К.).

13. Самое поверхностное чтение позволяет обнаружить ряд ключевых эпитетов и глаголов. К частям тела, к накожным подробностям, к движениям лица, к блестящим поверхностям, к геометрическим фигурам, к фруктовым оттенкам следует еще прибавить:

— эпитеты: рыжий, розовый, желтый, мутный, бархатный, шелковый, металлический, жаркий, вогнутый, изогнутый, тугой и т д.;

— глаголы: шелестеть, шаркать, крякать, дергать/дернуть, взмахивать и т д.

Вот еще наугад разительные совпадения в тех или иных речениях или отдельных сценах:

— движение пальцев: «Лужин посмотрел на свою руку, топыря и снова сдвигая пальцы» («Защита Лужина», далее — З. Л.); «по-утиному растопыривая пальцы» (Р. К.); «топыря липкие пальцы» (КДВ);

— «по-рыбьи открытые рты» («Подвиг»): «по-рыбьи опускал углы губ» (Р. К.); «к старческим рыбьим губам» (П. К.);

— «лицо у него было, от морского солнца, как ростбиф» («Подвиг»); «с… пухлыми, цвета ветчины, губами» («Паршивый народ»);

— физиологические желудочные проявления: «переглотнул, зарябило под ложечкой» (Отч.); «сладко замирало в животе» (от душа) («Машенька»): «в желудке лежала знакомая льдина» (Р. К.);

— «рано научившись сдерживать слезы и не показывать чувств» («Подвиг»); «страдая уже тогда стыдливостью относительно высказывания своих душевных сторон» (Р. К); «мне, привыкшему свои чувства закрывать цинизмом» (Р. К);

— игра теней: «Лужин шагнул в свою комнату, там уже лежал огромный прямоугольник лунного света, и в этом свете его собственная тень» (З. Л.); «…растворив калитку и на черном снегу разливая зеленый четырехугольник с черным пятном моей тени посередине — я вошел во двор» (Р. К.);

— динамизация источника света: «солнце путалось в колесах автомобиля» («Машенька»); «солнца, хоть и зацепившего за крышу, однако видимого целиком» (Р. К.);

— «мокро расползался в металлических небесах» (Р. К.); «упираясь в металлическое небо» (П. К.);

— «глядя на блестящие штанги» (КВД); «прижимала спину к никелированной штанге» (Р. К.);

— «живя в канареечно-желтом доме» (П. К.); «вытащила канареечного цвета ломбардную квитанцию» (Р. К.);

— геометрический образ восьмерки: «поливавшего из лейки темными восьмерками песок» (К. об.); «с двумя розовыми восьмерками по бокам носа» («Весна в Фиалте»); «…керосиновой желтизной просвечивала восьмерка, составленная из двух кокетливо незамкнутых и несоприкасающихся кружков» (Р. К.); «к паровозу и вагонам и рельсам (из которых можно составлять огромные восьмерки» («Подвиг»);

— «…в кромешной тьме водил ладонью по стене, в отчаянии отыскивая штепсель» (КДВ); «Я начал было обглаживать ладонью обои, чтобы разыскать штепсель» (Р. К.);

— «Дальше, в небольшом сквере, трехлетний ребенок, весь в красном, шатко ступая шерстяными ножками… загреб снег и поднес его ко рту, за что сразу был схвачен и огрет» (З. Л.); «… через улицу перебежала девочка. На другой стороне тротуара мать видимо закаменела в страхе, но когда ребенок невредимо добежал до нас, то она больно схватила его за руку и тут же побила» (Р. К.);

— и в «Романе с кокаином», и в «Отчаянии» идет речь о закладывании брошки и т д. и т п.

— усиленная ритмичность речи: «красивым изгибом огладив косяк» — амфибрахий — (Р. К.); «в полукруг этих каменных глаз» — анапест — (Р. К.). В «Отчаянии» и в «Даре» переход на ритмическую, а иногда и чисто поэтическую речь постоянен;

— скрытые цитаты из поэтов: «мокрые черные доски» (Анненский), Р. К.; «политикан с лицом, как вымя» (Гумилев), «Лолита»; «ветер грубо его обыскал» (Маяковский), «Дар». И т. д., и т. д.

Приведенные сопоставления, в фабуле, темах, приемах, языке, устанавливают, как нам кажется, с достаточной убедительностью, тождество Агеева-Набокова. Какие же причины могли побудить писателя выдать вещь под неизвестным псевдонимом, а затем не раскрыть своего авторства?

В начале романа вскользь упоминается бестолковость критики, продолжающей выдавать «зарекомендованным писателям восторженные отзывы даже за такие слабые и безалаберные вещи, что будь они созданы кем-нибудь другим, безымянным (выделено нами. — Н. С.), то разве что в лучшем случае они могли бы рассчитывать на такаджиевскую тройку». Это замечание, психологически мало правдоподобное в устах 16-летнего гимназиста, гораздо более подходит к самому Набокову, не ладившему с эмигрантской критикой. «Совершенно уверенный в своей писательской силе», Набоков, хотя и имел высоких поклонников своего таланта (Ходасевич, Бицилли, Вейдле, Савельев), но почему-то не мирился с оговорками Г. Адамовича, враждебностью 3. Гиппиус, грубостями Г. Иванова. Не только в «Даре», но и в своих английских повестях Набоков не переставал сводить счеты с недолюбливавшими его критиками. Выдать роман под чужим именем, чтобы испытать или околпачить этим критиков, было вполне в духе и в нравах Набокова. Не случайно «агеевский» роман попал не в «Современные записки», печатавшие все произведения Набокова, а во «вражеский» журнал: в первом номере «Чисел» была непристойная выходка Георгия Иванова против Набокова. Но в каком-то смысле мистификация, затянувшаяся из-за прекращения «Чисел», слишком удалась: критика была посрамлена вся. Роман был встречен сочувственно «врагами» (Г. Адамович, Н. Оцуп и самый восторженный, Д. Мережковский, поставил Агеева выше «пустого» Набокова) и более чем тепло-хладно друзьями, в частности В. Ходасевичем, единственным писателем-современником, к которому Набоков относился с неизменным пиететом. Ходасевич подошел к роману снисходительно, как мастер к неопытному новичку. Объявить себя автором «Романа с кокаином» означало разоблачить предвзятость и недальновидность любимого писателя и тем самым укрепить своих заклятых врагов.

К новой, более скромной мистификации Набоков прибег позже, когда уже из Берлина переехал в Париж, но на этот раз в стихотворной форме: в «своем» журнале, «Современные записки», он тиснул два стихотворения за подписью «Василий Шишков». Г. Адамович попался на удочку, расхвалив стихи нового автора, хотя к Набокову-поэту относился всегда отрицательно.

Шло время. С романами «Приглашение на казнь» и «Дар» искусство Набокова взошло на новую ступень. Потом наступили грозные события, переезд в Америку: признаться в авторстве старой уже повести было недосуг, к тому же из-за темы это могло обернуться в пуританской стране и неприятностями. Еще худшими последствиями угрожало запоздалое признание, нарушение присяги в анкете при въезде говорить только правду. А дальше: американская всемирная слава. Не проще ли было оставить в забвении кокаинный роман, не оцененный в свое время лучшим критиком, как забыт был не совсем случайно и первый кокаинный рассказ?

Окончательное подтверждение наша гипотеза может получить в то не скорое время, когда набоковский архив будет всем доступен… А пока тем, кто не разделяет наше убеждение, остается только гадать, кто же мог быть автором прекрасного романа, ни в чем не уступающего мастерству Набокова 30-х годов…