Также у Луки при рождении Иисуса его посетили пастухи; у Матфея это были цари. У Луки семья Иисуса жила в Назарете, откуда направилась в Вифлеем для переписи населения, которую История рассматривает как гипотетическую; и родился он в убогой конюшне. У Матфея, напротив, родители Иисуса жили в Вифлееме, и он родился в доме. Уничтожение новорожденных младенцев в городе, предпринятое Иродом, но версии того же Матфея, вынудило их бежать в Египет, и только по возвращении они объявились в Назарете.
Каждая из этих деталей, за исключением, быть может, переписи, со всех сторон совершенно правдоподобна; но они категорически противоречат одна другой у разных авторов, а в подобных условиях невозможно совместить рассказ Матфея с рассказом Луки. Либо один из них неточен, либо оба, но все равно, мы вынуждены заключить, что Евангелия не являются неопровержимыми, раз они друг друга опровергают.
А противоречия продолжаются. По Иоанну, действительно, распятие совершилось накануне Пасхи, тогда как у Матфея, Луки и Марка оно произошло на следующей неделе после нее… Кроме того, личность Иисуса меняется от Евангелия к Евангелию, и иногда буквально во всем. Агнец у Луки, он у Матфея — всемогущий государь, «пришедший, чтобы принести не мир, но меч». Что касается последних слов Иисуса на кресте, они одинаковы у Марка и у Матфея: «Боже мой. Боже мой, для чего Ты меня оставил?»; но у Луки Иисус восклицает: «Отец, в руки Твои предаю дух мой!», а у Иоанна он произносит всего одно слово: «Свершилось».
Вывод напрашивается сам собой. Евангелия представляют собой источник бесспорно серьезной информации, но надо суметь оценить их правильно. Не будем забывать, что это произведение не Бога, а рук человеческих, которые его подвергали цензуре, перечеркивали и часто переписывали по-своему. Вспомним, что Библия, впрочем, с самого начала была сборником относительно произвольных рассказов, из которого некоторые тексты были умышленно исключены. Известно, что в 367 году епископ Афанасий Александрийский составил список заголовков, из которых должен был состоять Новый Завет, список, который ратифицировал Совет в 393 году, а потом Совет Карфагена — спустя четыре года. Так родилась книга, которую мы знаем сегодня, плод селекции, повторим это, произведение человеческое, а значит, не застрахованное от ошибок. Ибо по каким критериям эти конклавы церковников определили, что такой-то текст принадлежит Новому Завету, а такой-то с ним расходится?
Это еще не все. В 1958 году профессор Мортон Смит из Колумбийского университета обнаружил в одном монастыре близ Иерусалима письмо, содержащее неизвестный фрагмент Евангелия от Марка. Это письмо было адресовано епископом Климентом Александрийским своему ученику Феодору после спора, произошедшего между последним и гностической сектой карпократийцев.
Порекомендовав ему хорошенько различать в этом деле «истину, которая кажется истинной в глазах человеческого мнения, и настоящую истину, которая является таковой, благодаря вере», Климент Александрийский подходит к предмету спора — Евангелию от Марка, — и плохому использованию его карпократийцами. Речь идет о тексте, написанном евангелистом на основе своих заметок и заметок Петра, предназначенных для тех, «кто находится на дороге совершенства» и «посвящается в великие тайны», но не предназначенных для того, чтобы быть обнародованными перед всеми христианами. Перед смертью Марк доверил свое «сочинение» александрийской Церкви, которая заботливо хранила его до того дня, когда один из ее членов, подталкиваемый «демоном-разрушителем», выдал один экземпляр Карпократу. Тот, поспешив добавить к «святым и безупречным» словам Марка скандальную ложь, придал им толкование, соответствующее кощунственному и богохульному содержанию его доктрины о плоти.
Такова история «тайного Евангелия» от Марка, признанная и рассказанная епископом Климентом Александрийским, который заключил письмо советом своему ученику никогда не соглашаться с карпократийцами в том, что этот текст был произведением Марка, ибо, уточняет он еще, «не все истины должны быть поведаны всем людям». Затем отец Церкви заканчивает свое письмо, цитируя один отрывок этого Евангелия, который не смогли разобрать гностические секты:
«Однако я не колеблясь отвечу на вопросы, которые ты задал, и опровергну всю ложь самими словами Евангелия. Так, после „И они пошли по дороге, которая ведет в Иерусалим“ до „спустя три дня он воскреснет“, тайное Евангелие говорит слово в слово:
„Они отправились в Вифанию, и там была женщина, брат которой умер. Она пришла к Иисусу, пала ниц перед ним и сказала: Сын Давида, сжалься надо мною! Но ученики оттолкнули ее. Тогда, разгневавшись, Иисус пошел с ней в сад, где находилась могила, и тут же из нее раздался громкий крик. Иисус приблизился, снял лежащий на ней камень, вошел в могилу, протянул руку юноше и заставил его подняться. А юноша, взглянув на него, тут же возлюбил его и умолял взять его с собой. Они вышли из могилы и отправились в дом юноши; а тот был богат.
Спустя шесть дней Иисус сказал ему, что он должен делать, и вечером юноша пришел к нему, одетый лишь в белую простынь. В эту ночь они остались вместе, и Иисус поведал ему тайны Божественного царства. Затем он покинул его и удалился на другой берег Иордана“[111] ».
Этого эпизода нет в Евангелии от Марка, но он хорошо известен: речь идет о воскрешении Лазаря, описанном в четвертом Евангелии, от Иоанна. Тексты очень схожи между собой, кроме некоторых деталей, например, «громкого крика», раздавшегося из могилы перед тем, как Иисус откинул камень в сторону и приказал занимающему ее выйти. Марк оставляет возможность предполагать, что Лазарь не умер и что, следовательно, никакого чуда не было. Впрочем, эта история может, даже больше, чем рассказ Иоанна, навести на мысль о вероятных отношениях между человеком, закрытым в могиле, и тем, кто его «воскресил». Может быть даже карпократийцы, доктрина которых состояла в том, чтобы возвышаться над чувствами, доводя их до крайности, увидели в этом какой-то намек гомосексуального характера… Но, впрочем, профессор Смит вовсе не придерживался такого мнения, и он видит в этом эпизоде скорее заклинание из какого-то символического ритуала смерти и возрождения, многочисленные формы которого тогда существовали на Ближнем Востоке.
