- Так-то народ у нас пока неплохо живет,- Гурьева вернулась к разговору, который мы вели с ней накануне.- А что уезжают - так это не только у нас, это по всей стране в города потянулись. И клуб у нас есть, и самодеятельность, а все равно молодежи скучно. Перспектив нет! Рыбак, полевод, животновод - вот и весь выбор. Ну и, конечно, никакого благоустройства: село есть село. Даже хуже стало. После того как нас с Кузоменью соединили, в Варзуге остался медпункт, а больница - в Кузомени. В медпункте только фельдшер, акушерки по штату не положено. А село-то большое! Приходится везти роженицу за двадцать километров по нашим-то дорогам! В дороге и рожают. Вот бы того, кто такие правила придумывает, к нам рожать привезти...

Поздоровавшись, в кабинет вошел невысокий мужчина в телогрейке, вытертой меховой шапке и подвернутых резиновых сапогах. Это был Чунин, знакомый уже мне бригадир с Колонихи. Сел, вытащил из кармана пачку "Беломора", закурил.

- Ну, как там у тебя, Андрей Семеныч, дела? - спросил его Заборщиков.- Идет рыба?

- Мало.- Чунин помолчал, словно набираясь сил, и - как отрубил:- Ты мне вот что, Александр Иванович, скажи: завезут к нам керосин или нет? С собой таскаем, кто из села идет. И к тебе, Евстолия Васильевна, вопрос: почему кино не крутят? Два раза показали, а теперь механик отказывается.

- Разберусь,- пообещала Гурьева.- А как косят мужики?

- Что, косят? Накосили почти план. Оселков нет...

- Я звонил уже в район, обещают прислать,- несколько торопливо проговорил Заборщиков, словно чувствуя за собой вину.- Да вот Кожин говорит, что в сельпо еще два ящика стоят. Почему не берете?

- А что их брать? Сыпятся они, не держат. У нас тоже ящик стоит, да хоть не бери...

- Позвоню еще, напомню...

- И дай команду, чтобы на Колониху хлеб возили. А то стыд - у попутных одалживаем или своих посылать приходится...

Я слушал этот разговор и думал, что в нашей городской московской жизни с ее налаженной службой быта, которой все мы недовольны, с ее многочисленными магазинами, в общем-то бесперебойным снабжением, с почти круглосуточной работой транспорта, множеством всего остального, что образует и поддерживает четкий пульс города, нам и в голову не может прийти, от каких "мелочей", казалось бы и внимания не заслуживающих, не то что разговора, зависит жизнь и работа колхозника, если и разгибающего когда спину, то потому лишь, что она готова переломиться от ежедневной, ежеминутной работы. Нет керосина - нет света в избах; нет оселков - все, встал покос, когда каждая минута на счету: не дай бог, вывернет погода на дождь, и все труды прахом пойдут! Нет хлеба - на рыбе одной долго не протянешь...

- А газеты носят? - поинтересовалась Гурьева.

- Это каждый день приносят, не обижаемся. И радио у всех есть, обеспечили приемниками рыбаков.- Он снова помолчал и уже не требовательно, а с каким-то глубоким, словно давно затаенным укором прибавил: - А на Устье вчера опять только первым сортом семгу приняли...

- Это почему же? - забеспокоился председатель, и по его беспокойству, по тому, как напряглась мгновенно Гурьева, я понял, что вот это-то и привело сюда Чунина, поскольку было для всех самым важным.

Чунин помолчал, рассматривая то ли пол, то ли свои сапоги, и все так же, не поднимая глаз, произнес:

- Током бьем. Говорят, портится она от этого, кровоизлияния у нее в брюхе происходят. Вот мужики и не рады, что ток поставили!

- Что ж они раньше-то молчали? - Председатель поерзал на стуле, словно ему стало неудобно на нем сидеть.

- И раньше бывало, говорили тебе, Александр Иванович,- не глядя на председателя, жестко произнес Чунин, словно припечатывая и тем как бы заканчивая бесполезный и неприятный разговор, от которого он не имел права уклониться. И - взглянул на меня.- Ты как семгу есть будешь? - спросил он на правах старого знакомого.- По чешуе ее в Москве покупаешь или по вкусу?

- А я ее в Москве и не вижу, Семеныч! То ли она в Москва-реку не идет, то ли не на той тоне в столице сижу! - в тон ему ответил я.- Мы ее больше по картинкам знаем, да по телевидению иногда показывают, чтобы не забывали, какая она есть...

Разговор этот был не первым, и возникал он всякий раз, как только я оказывался среди рыбаков. Дело заключалось в том, что при приемке семги на рыбопунктах рыбаков обдирали, что называется, как липку, и все потому, что ловят семгу - какая в сеть придет, а принимают "соответственно утвержденных стандартов".

А стандарт таков.

Первым сортом - два рубля двадцать копеек за килограмм - идет крупная семга, у которой нет внешних повреждений, не сбита ни одна чешуйка. Поэтому каждую крупную рыбину приемщик осматривает особенно придирчиво, и так же внимательно, хотя и понимая всю свою беспомощность, стоят и смотрят на процесс оценки рыбаки. Если сбито десяток чешуек на спине или обнаруживаются шрамы на теле, поскольку и тюлени, и белухи не прочь полакомиться семгой, да и мало ли желающих еще найдется в океане,- такая семга идет уже вторым сортом, в полтора раза дешевле - 1 рубль 76 копеек за килограмм, хотя гастрономические качества рыбы от этого нисколько не страдают. Мелкая семга принимается у рыбаков по 1 рублю 12 копеек, а "нестандартная" - с 15-процентной скидкой от третьего сорта.

Вот почему рыбаки, поднимая сеть, стараются не только не упустить, но и не повредить семгу. Отсюда и быстрота, и спешка, похожая на азарт, потому что от рыбака требуется мастерство и сноровка одним точным ударом деревянной "кротилки" оглушить рыбу, чтобы она не билась в карбасе, не ранила себя и не сбивала чешую.

Теперь на Колонихе, несмотря на сопротивление рыбаков, ввели забой рыбы током. Прежде чем поднять "тайник", в который набивается рыба, путь которой вверх по реке перегорожен сетевым забором, на три-четыре минуты включают ток, идущий от пластины к пластине, расположенным по обеим сторонам "тайника", и рыба засыпает. Однако приемщики на рыбопункте и здесь обнаруживают дефекты: на внутренней стороне брюшка выступают полоски небольших кровоподтеков, из-за которых сортность семги еще снижается.

Но на этом метаморфозы семги не кончаются.

Семгу с рыбозасолочных пунктов после разделки и засолки сдают уже не по экстерьеру, а по качеству засолки, которая зависит от мастера. При этом прежний высший сорт может стать вторым, что, надо сказать, никогда не происходит, а третий - высшим, что, наоборот, происходит всегда, если не случается чего-то сверхъестественного. Разница от этой пересортицы остается, естественно, в графе прибылей рыбоприемных пунктов, причем почти полностью за счет труда рыбаков, сказываясь не на выполнении плана, а на их прямых заработках. Вот на это они и жаловались.

- Тут уж не наша власть,- горько усмехнулся председатель колхоза.- Хорошо еще, что вообще нам хоть что-то за семгу платят. А ведь было время,- помнишь, Семеныч? - когда нам эту семгу соленой треской отоваривали. Скажем, сдаем мы тонну семги, а нам за нее - центнер соленой трески, которую мы вместо заработка рыбакам раздаем... Так что хотя и спорим на приемке, а - сдаем. Куда денешься?

- Было такое,- подтверждает Чунин.

- Вы вот подсобными промыслами интересовались,- обращается ко мне Гурьева, словно желая замять неприятный и бесполезный разговор.- Так вроде бы никаких особых у нас нет: охотятся зимой некоторые, медведей стреляют, мясо сдают в сельпо. Там белку, куницу, лису или росомаху подстрелят, только это все случайно... Одно время куропаток ловили, сдавали - хороший промысел был! И вот еще что припомнила: Варзуга-то наша жемчужная, испокон века славилась своим жемчугом. Я в Мурманске в музее была, там написано, что варзужане на одном только жемчуге до революции пятнадцать - двадцать тысяч зарабатывали ежегодно. Так это ведь еще в тех деньгах, в царских! На нынешние перевести - в десять раз можно увеличить, не ошибешься... Да ведь и твой отец, наверное, еще за жемчугом ходил, так ли? - поворачивается она к Заборщикову.

- Ходил,- соглашается тот.- В деревне и сейчас старики живы, которые жемчуг промышляли... Вон хоть Ивана Ивановича Заборщикова взять - тот еще перед первой войной собирал жемчуг. И в реке, говорят, сейчас он развелся, много его стало, а куда сдавать? Спроса нет.