– Ты чё тут не ко времени? – спросил Филипп Гришу.

– Так вышло, – неопределенно отозвался тот.

– Ну-ну, – расспрашивать дальше Филипп не стал, прошел за печь и полез под кровать.

Минуту спустя оттуда полетели и тяжело плюхнулись к ногам ребят новенькие резиновые сапоги и тяжелые оранжевые свертки – робы.

– Переодевайтесь. Асфальта у нас нет. Нечего людей смешить. На притонке прибывших встретили одобрительными возгласами.

– Робятки-то на людей стали похожи.

– Держись теперь… все подборы пооборвут.

– Крепок парень, только весноватый малость, в пестринках. – Это о Петре конечно же.

– Шершавый, да, видать, неплошавый, – отозвался другой рыбак. И Петр, как бы между прочим, ввернул словечко:

– На вспаханном хлеб растят.

Так перекидывались они шуточками, а Филипп отметил про себя, что Петр вроде бы ничего парень: расторопный и общительный. И силой, видать, родители не обделили его. Из Гриши, правда, помощничек не ахти какой, да ничего, в артели сойдет. Фонарщиком придется его определить. И такая должность есть на тоне.

Тут опять невод подошел, шутки стихли. Филипп подозвал Петра и показал что делать. Все оказалось до удивления просто: нижнюю подбору с каменными грузилами-ташами тянула лебедка, а верхнюю, с пенопластовыми, почти невесомыми поплавками, стоя по колено в воде, вытягивали рыбаки. И Петр тоже.

И так – метр за метром, метр за метром. Работа особого навыка не требует, только без привычки вода в рукава заливается, щиплет кожу. Потом звеньевой Усман отъехал на лодке к середине невода и долго что-то копошился там, низко склонившись к воде. Несколько спустя Петр понял: пока сплывает невод, мотня-ловушка скатана и привязана к верхней подборе, чтоб не путалась, не выворачивалась наизнанку. А когда невод на подходе, мотню распускают – тут уж ее сама вода расправляет самым наилучшим образом и вся рыба, обманувшись ложным ходом, оказывается в ловушке.

Ночами у мотни лодку с красным фонарем к неводу причаливают – вроде бы передвижной бакен, чтоб ненароком катер или мотолодка невод не порвали. А на лодке-фонарке – фонарщик дежурит…

Вначале, пока мотня шла приглубью, Петр видел, как вскидывались крупные рыбины – темные покатные спины, глянцем раздвигая желтую воду, блестели на солнце. На отмели мотня взбурунилась, зашебуршила.

Петру кинули брезентовые рукавицы.

– А ну, парень из поселка городского типа, разомнись-ка… Вокруг засмеялись, но Петр нисколько не обиделся. Сунул широкие ладони в рукавицы, изловчился и схватил некрупного белужонка за раздвоенную махалку. И в тот же миг его мотнуло в сторону, потом в другую. Потеряв равновесие, он отпустил рыбину и повалился было в воду, но его поддержали.

– Ты б еще зубами за махалку. В один момент скулу своротит.

– Под кулаки ты ее бери. Так вот. – Филипп подхватил белугу под грудные плавники. – Тут она и твоя…

Вахта кончилась под вечер. К притонку уже спешили ловцы подсменного звена.

– Петро, отнеси-ка на кухню, – Филипп вытянул из бударки саженного осетра и взвалил парню на плечо.

– Солнце садится, у рыбак живот веселится… Айда за мной. Уха варим. – Это Усман. Он рад концу смены, предстоящему отдыху. Но Петр с опаской смотрит то на Усмана, то на Филиппа: нести осетра на кухню или шутят над ним? Наверняка шутят – кто же эдакую махину будет варить.

– Ты чё замешкался? Или мало? – Филипп вскинул на парня округленные глаза.

– Хе, скажешь тоже. – Петр заулыбался растерянно и зашагал следом за Усманом.

– Повариха мал-мал болел, – говорил Усман. – Чебурок домой ее отправил.

– Кто? – не понял Петр.

– Филипп…

– А Чебурок – это фамилия?

– Ну да… Чебуров он. А чебурок-таш – это такой грузел каменный. Филипп – мужик крутой, тяжелый. Вот его и звал Чебурок… – И пожалковал: – Теперь сурпу сам варим…

Усман разделывал осетра мастерски. Вытащив из кармана штанов складной нож с потемневшей, пропитанной рыбьим жиром деревянной ручкой, навел лезвие о край эмалированного ведра. Попробовал остроту на палец и скупым движением ножа глубоким надрезом окольцевал рыбью махалку. Пока из туши стекала кровь, похлопал шершавой заскорузлой ладонью по осетровой брюшине.

– Икра сейчас мал-мал ашаем…

– А как узнал, что икряная? – полюбопытствовал Петр.

Усман озадаченно посмотрел на парня, удивляясь неуместному вопросу. Сколько он себя помнит, перед ним никогда не возникали такие пустые и ненужные вопросы. Откуда все приходило – рыбак не мог бы и объяснить. Это так же естественно и ясно, как и то, что днем светло, а ночью – тьма.

– Зачем спрашиваешь? – осерчал Усман. – Гляди: большой брюха – икра многа, маленький брюха – мала. Когда вот тут длинный ямка – сапсем бестолковый рыб… – Довольный своим объяснением, он подцепил указательным пальцем становую жилу, белевшую в надрезе, и потянул на себя, извлекая из тушки белый упругий жгут. – Вязига ашал? Нет… Уй-бай. Вязиг солить, сушить будем, домой бери. Пироги делать будем. Баба есть?

– Не успел. Только из армии вернулся…

– Баба будет, – успокоил Усман. – Мать есть?

– Никого у меня нет, – глухо отозвался Петр. – Детдомовский… Усман, не переставая работать, долгим взглядом посмотрел на Петра.

– Выходной придет, ко мне поедем. Моя Марья хороший пирог печет. Я русский бабу взял. И тебе найдем. Дочка у меня – четыре штуки. Какой понравится – та твой… Бери, пожалста, красивый дочка: глаза большой, как у Марья, глаза… Держи… вот так держи.

Усман полоснул белугу вдоль брюха. В открывшемся разрезе сизым отливом блеснула икра.

– Ведро давай, – попросил рыбак. Он запустил руки в брюшину и вытащил крупный ястык икры. – Большой белуга, а дурак. Половина ведра нет… Пустой рыба, – ворчал Усман. И Петру: – Я в море ходил после войны. Икрянщиком на шаланде был. Шаланда, знаешь? Нет? Завод такой, в море плавает. Уй-бай, сколько икры Усман делал! Какой белуг резал! Икра – четыре-пять ведра. Жаксы, хорош белуг! Утром видал, какой белуг поймали? Корова! – Усман увлеченно рассказывал, а сам крошил рыбью тушу на мелкие куски, срезая их с жесткой, в острых костяных жучках, кожи. Все получалось у него ладно и споро. Петр еле успевал споласкивать крошево в воде и класть в развалистый дюралевый котел.