Лётных происшествий он не имел. У него – тьфу, тьфу! – не прекращали взлёт самолёты, не загорались в полёте двигатели, всегда нормально выпускалось и убиралось шасси и прочая механизация. Ему ни разу не пришлось побывать в экстремальной ситуации, и он только по рассказам других лётчиков знал, как за несколько мгновений можно покрыться липким потом. А в голове прокрутить столько мыслей, на которые в спокойной обстановке понадобиться не один час.

Он на всю жизнь запомнил свой первый самостоятельный полёт, из которого сделал важный и простой, но почему-то не укладывающийся в некоторые головы вывод: учиться надо на ошибках других, а не на своих, и тогда пролетаешь долго и безаварийно. А поводом, подтолкнувшим бывшего авиатехника на подобные умозаключения, был, казалось бы, незначительный случай происшедший в кабине, когда экипаж уже находился на своих рабочих местах. Перед первым самостоятельным полетом волнуются все, и он не был исключением. Получив команду запустить ВСУ (вспомогательная силовая установка), Устюжанин пощёлкал тумблерами, приведя их в нужное положение, и нажал кнопку запуска. Но стрелки приборов не сдвинулись со своих мест. Это был единственный «экстремальный» случай.

– ВСУ не запускается, командир, – доложил он.

– Бывает, – спокойно ответил тот. – Проверь всё ещё раз на своём пульте.

– Да вроде всё нормально.

Второй пилот, повернувшись в своём кресле и вытянув шею, всматривался в пульт бортмеханика.

– Она от святого духа не запустится, – сказал он. – У тебя же питание отключено.

На послеполётном разборе командир даже не упомянул этот пустяковый случай, но Пашка, имея аналитический склад ума и мысленно прокрутив в деталях весь свой полёт, сделал вывод: в авиации мелочей нет. А если бы он забыл что-то включить не на земле, а в полёте? И он долго ещё переживал свою попытку неудачного запуска двигателей.

На земле он мог болтать и смеяться без умолку, но как только садился в кабину становился серьёзным и озабоченным. Движения его были выверены и расчётливы, все команды выполнялись быстро и чётко с хорошо отрепетированным докладом. Он весь уходил в работу, и ничто не могло отвлечь его от своих обязанностей. Чувствовалось, что человек этот пребывает в кабине не только по необходимости, но и по призванию.

––

Старший штурман гвардейского авиационного штурмового полка подполковник Ипатьев погиб в апреле 1945 года в небе над Берлином, так и не узнав о рождении сына. В тот день, когда объятый пламенем штурмовик подполковника упал на чужую враждебную землю, в далёком от Берлина городе Симферополе родился Саша Ипатьев. Жизнь продолжалась. Две недели оставалось до конца невиданной и бессмысленной войны, развязанной Гитлером.

Штурман Александр Ипатьев очень любил своего отца. Любил той любовью, неподвластной времени, какой могут любить только очень близкие друг другу люди. О том, что он родился в день гибели своего отца, рассказывать не любил, так как знал, что найдутся люди, которые усомнятся в таком совпадении, а также в другом: можно ли любить человека, которого ни разу не видел? Но ведь любим же мы героев полюбившихся книг. Нет, что бы там не говорили, но такая любовь есть. Любовь, нежность, грусть и гордость переплетаются в душе Александра, когда он смотрит на фронтовые фотографии отца. А одну, самую любимую, он достаёт в свой день рождения и ставит на стол. И рядом с ней – стакан с фронтовыми ста граммами, накрытый куском хлеба. Всё, как тогда. Потом включает магнитофон и звучит голос Высоцкого: «Он не вернулся из боя…». И два его сына с гордостью смотрят на фотографию деда. Жизнь продолжается.

Как-то пару лет назад забрёл Ипатьев в универмаг. Незадолго до этого он получил после долгой жизни в общежитии двухкомнатную квартиру. Она была совсем маленькой, но после обшаги показалась царскими хоромами. Естественно нужно было её обустраивать. Благодаря стараниям Пашки Устюжанина он разжился минским холодильником и кое-какой мебелью.

Потолкавшись среди покупателей, обнаружил, что в одном из отделов продают белоснежные наволочки простыни и другие постельные принадлежности. О том, что это жуткий дефицит, говорила длинная очередь. Уже изрядно постояв в ней, он обратил внимание: стоят здесь только люди преклонного возраста и в основном мужчины. Это его озадачило.

– Вы, молодой человек, вряд ли тут что-то купите, – сказал ему сосед. – Это дают только участникам войны.

Раздосадованный Ипатьев всё-таки пробрался к продавцу, чтобы узнать, так ли это. Оказалось, что так. Для покупки необходимо удостоверение участника войны. Мало того, там были ещё какие-то списки. Если ты даже и фронтовик, но из другого района и тебя нет в списках – тоже ничего не купишь.

– Но мне бы тоже хотелось на белой наволочке спать, – неуверенно проговорил он, собираясь уйти.

– Мы, молодой человек, в окопах не на наволочках спали, – сказал ему кто-то из очереди.

– Но ведь я же не в окопе живу, – возразил Александр. – И семья не в блиндаже спит. Да и вообще война-то давно закончилась. Кстати, – показал он на стиральную машину, на которой красовалась табличка «Только для участников ВОВ», – вы для кого их берете?

– Я дочери беру, – проскрипел старикан лет семидесяти с орденскими планками на пиджаке. – Мне она ни к чему.

– Жаль, что я на вашей дочери не женат, – пошутил штурман. – Она тоже на фронте была?

Вопрос вызвал шквал возмущённых реплик среди ветеранов.

– Каков наглец, а ещё лётчик! – выкрикнул кто-то.

– Вот она, какова наша смена!

– Его бы в окопах заставить посидеть!

– Милицию нужно вызвать!

Фронтовики дружно набросились на Ипатьева, заодно досталось и всей современной молодёжи.

А он вспомнил отца, и подумалось ему, что будь он живой, неужели вот так же шумел бы в этой очереди? И так горько на душе стало. И он сказал с обидой в голосе, с какими-то отчаянными нотами:

– Вот он дочери что-то берет, другой – сыну. А я такой же сын фронтовика, только две недели до Победы не дожившего. За что же меня в милицию?

И вдруг тихо стало в очереди. Он повернулся, чтобы уйти, но его окликнули:

– Подожди, лётчик. На каком фронте отец воевал?

– Не знаю. Я не помню его. Он погиб, когда я родился. Штурмовиком был.

Те, кто только что ругали его, начали сочувствовать.

– Да, долго ещё эта война нам отрыгаться будет.

– Я танкистом был. Без штурмовиков было бы совсем худо.

– Каждый мог там остаться.

– А ты бельё-то возьми, – протиснулся к нему дед, минуту назад предлагавший вызвать милицию. – И-эх, за что воевали!..

– Пусть берёт, чего мудрить.

– Выдайте, девушка.

– Проходи без очереди. – Его протолкнули к прилавку.

– Не положено, – упёрлась продавец. – У меня список.

Но деды не думали сдаваться. Вызвали заведующего секцией и подняли такой гвалт, что та приказала продать один комплект «этому лётчику». Через несколько минут смущённый и даже вспотевший Ипатьев вышел из магазина с увесистым пакетом. Он думал, что старые люди, хотя и ворчливые, но всё же добрые, отзывчивые и справедливые, ну, что ворчливые, так это от неустроенной жизни в стране. От дефицита на всё и вся. И вспомнилось горькое: «За что воевали?».

Но, тем не менее, жизнь продолжалась.

С шести вечера до шести утра экипаж Васина находился в резерве. Пройдя медицинский контроль, все собрались в штурманской комнате. Это специальное помещение с картами во всю стену, маршрутами, схемами полётов. Тут экипажи проходят предполётную подготовку. А заодно узнают и свежие новости, которые доходят сюда быстрее любых официальных телеграмм. Например, в Ташкенте загорелся самолёт прямо у телескопического трапа во время заправки. Экипаж из Бронска в это время был неподалёку и всё видел. А через три часа он был уже в Бронске и рассказывал коллегам о происшествии. Так новость распространялась по всему Союзу. И только на второй или третий день появлялась официальная радиограмма из МГА с засекреченной информацией о происшедшем.