Он думал об Эмерсоне[3], «ужасной аристократии природы». Потому что есть на свете вещи, которые невозможно контролировать. И потому, что даже сейчас он думал о ней. Даже сейчас, когда в том доме лежала его жена, мертвая.

Он слышал голос Джо Пратта, говорившего в телефонную трубку.

Джордж ждал на зеленом диванчике, его потряхивало. В доме пахло собаками, и он слышал, как они лают в вольерах. И как они только все это выносят? Он уставился на широкие доски пола. Из погреба тянуло плесенью, запах проникал в самое горло. Он закашлялся.

– Они уже в пути, – сказал Пратт с кухни.

Джордж кивнул.

В коридоре Джун Пратт говорила с его дочерью ласково, как обычно говорят с детишками, и он был благодарен за это, даже слезы навернулись. Все знали, что она подбирает бездомных животных. Он сам видел, как она идет по дороге в сопровождении пестрой стаи – женщина средних лет в красном платке, хмуро смотрящая в землю.

Потом – он не знал, сколько прошло времени, – подъехала машина.

– Вот и они, – сказал Пратт.

Вошел Трэвис Лоутон.

– Джордж, – сказал он, но руки не подал.

– Привет, Трэвис.

Городок был маленький, и они знали друг друга. Он был в курсе, что Лоутон учился в Политехническом институте Ренсселера[4] и по возвращении занял должность шерифа, и Джорджа всегда поражало, насколько он поверхностный для образованного человека. Впрочем, Джордж не то чтобы хорошо разбирался в людях, и заинтересованные лица то и дело напоминали, что его мнение недорого стоит. Джордж и его жена не были старожилами. Местным нужно добрых сто лет, чтобы признать, что кто-то живет в доме, много лет принадлежавшем одной семье, чья печальная история стала частью местной мифологии. Он не знал этих людей, а они, разумеется, не знали его, но за те несколько минут, что он стоял в гостиной Праттов в мятых камуфляжных штанах и криво повязанном галстуке, с отсутствующим взглядом водянистых глаз, который так легко принять за взгляд безумца, все их подозрения подтвердились.

– Дайте-ка посмотрим, – сказал Лоутон.

Они оставили Фрэнни у Праттов и пошли по дороге, он, Лоутон и помощник Лоутона, Уайли Берк. Уже стемнело. Они с мрачной решимостью шли по промерзшей насквозь земле.

Дом усмехался.

Они постояли с минуту, глядя на него, потом вошли через крыльцо, заваленное зимней обувью, теннисными ракетками и сухими листьями, и прошли на кухню. Он показал Лоутону разбитое стекло. Они поднялись по лестнице прямо в грязных сапогах. Дверь в спальню была закрыта, и он не помнил, чтобы закрыл ее сам. Но ведь, наверно, так и было.

– Я не могу туда войти, – сказал он шерифу.

– Ну, ладно. – Лоутон по-отечески коснулся его плеча. – Оставайтесь здесь.

Лоутон с напарником прошли внутрь. Он услышал вдалеке сирены. От их резких звуков подгибались ноги.

Он ждал в коридоре, стараясь не шевелиться. Потом вышел Лоутон и привалился к косяку. Он осторожно посмотрел на Джорджа.

– Ваш топор?

Джордж кивнул.

– Из сарая.

В машине Лоутона без мигалок они поехали в город по темной скользкой дороге, скрежеща по снегу зимними покрышками. Он сидел с дочерью за сеткой, разделявшей салон. Оказалось, что это отделение напротив старого железнодорожного депо, в здании, где раньше, судя по всему, была школа. Стены грязно-желтые, с черной отделкой. Старые железные батареи аж шипели. Женщина из отделения отвела Фрэнни к автомату с закусками, выдала ей несколько четвертаков из пластикового пакета и подняла, чтобы она могла закинуть их в щель, а потом поставила на место.

– Теперь смотри, – сказала женщина. Она потянула рычаг, и вниз упала пачка печенья. – Бери, это тебе.

Фрэнни посмотрела на Джорджа, ища одобрения.

– Все хорошо, милая, бери печенье.

Женщина открыла створку внизу автомата.

– Давай, протяни руку, не укусит.

Фрэнни потянулась в темное нутро машины, чтобы достать печенье, и улыбнулась, гордясь собой. Лоутон опустился перед ней на корточки.

– Вот, дай-ка помогу, малышка. – Он взял пакет, открыл и снова протянул ей, и они все смотрели, как она достает печенюшку и ест. Лоутон сказал: – Спорим, что вкусно.

Фрэнни жевала.

– И ты наверняка проголодалась.

Она сунула в рот вторую печенюшку.

– Ты хоть позавтракала сегодня? Я вот ел хлопья. А ты?

– Крекеры.

– Правда?

– С вареньем.

– А что ела на завтрак твоя мама, Фрэнни?

Она с удивлением посмотрела на Лоутона.

– Мама болеет.

– Тяжело, когда мама болеет, правда?

Она закрыла упаковку, с пальцев посыпались коричневые крошки.

– Сегодня кто-нибудь приходил в дом?

Фрэнни, не обращая на него внимания, шуршала упаковкой, ей нравился звук.

– Фрэнни? Шериф с тобой разговаривает.

Она посмотрела на отца.

– Коул приходил?

Она кивнула.

Лоутон спросил:

– Коул Хейл?

– Он иногда бывает у нас, – сказал Джордж.

– Точно Коул? Ты уверена?

У Фрэнни задрожала нижняя губа, по щекам потекли слезы.

– Она же сказала, что да, – ответил Джордж. Он подхватил ее и прижал к себе, чувствуя раздражение. – Думаю, пока что хватит вопросов.

– Хочешь еще разок попробовать, Фрэнни? – В руках у женщины был пакет с четвертаками.

Фрэнни заморгала мокрыми глазами и вырвалась из его объятий.

– Да, хочу.

– Все будет хорошо. У меня тут целая куча мелочи. А еще у нас есть телевизор.

Они разрешили ему позвонить родителям. Он позвонил из автомата в коридоре. Мать попросила его повторить еще раз. Он стоял там под зеленой лампой, и слова лились сами собой.

– Они уже едут, – сказал он Лоутону.

– Хорошо. Можем войти.

Лоутон провел его в небольшое помещение с высокими темными окнами. Он увидел свое отражение в стекле и отметил, что горбится, а одежда на нем мятая. В комнате пахло грязью, сигаретами и еще чем-то, видимо горем.

– Садитесь, Джордж, сейчас вернусь.

Он уселся за стол. Когда дверь закрылась, он почувствовал, что отрезан от всего и остался в обществе собственного отражения. Было слышно, как поезд едет через городок, медленно и громко. Он посмотрел на часы – было начало восьмого.

Дверь открылась, и Лоутон вошел с двумя стаканчиками кофе и с папкой под мышкой.

– Думал, вам понадобится. – Он поставил кофе и достал сахар в пакетиках. – Вам с молоком?

Джордж покачал головой.

– Не надо. Спасибо.

Шериф сел, открыл папку и отхлебнул горячего кофе, осторожно держа стаканчик за края. Он достал очки из кармана рубашки и протер линзы салфеткой, потом поднес их к свету, еще раз протер и надел.

– Хочу, чтобы вы знали, искренне соболезную вам по поводу Кэтрин.

Джордж лишь кивнул.

Телефон зазвонил, Лоутон ответил и что-то записал в блокноте. Джордж сосредоточился на том, чтобы просто сидеть на стуле, сложив руки на коленях. Он словно в бреду подумал о Рембрандте. Снова посмотрел на свое отражение в окне и решил, что для человека в такой ситуации выглядит еще сносно. Он отбросил волосы со лба и огляделся. Стены были серые, цвета каши. Когда-то он гордился своим чувством цвета. Как-то летом, еще в колледже, он стажировался в Кларке[5] у Уолта Дженнингса, специалиста по цвету. Он снял дом на холме и влюбился в девушку, жившую напротив в викторианском доме, хоть они ни разу не поговорили друг с другом. Все то лето она читала «Улисса»[6], и он помнил, как она выходила на террасу в бикини и ложилась в шезлонг. Она читала минут пять, потом клала толстую книгу на живот и поворачивалась лицом к солнцу.

Лоутон повесил трубку.

– У нас тут ограбления случаются нечасто. Обычно заскучавшие юнцы в поисках выпивки. У вас есть враги, Джордж?

– Насколько я знаю, нет.