Перемещение с Земли в долину было для Борбича все равно что переезд из Минска в Пинск.
Услыхав раздраженный голос Блэка, Борбич дернулся как ужаленный, покаянно всплеснув руками:
— Я знаю, что сейчас слишком рано, мистер Блэк. Вы еще не завтракали и поэтому имеете право — вот именно, полное право — сердиться на меня. Но поверьте, мистер Блэк: я просто обязан это сказать, а вы должны меня выслушать в любое время дня и ночи. Ведь речь идет о вашей безопасности — о безопасности всего нашего сообщества и даже всей долины в целом. Я не имею в виду только лишь физическую, или материальную, безопасность. Нет, я имею в виде нечто гораздо большее — безопасность абсолютную. Причину, из-за которой все мы — и я, и вы, и Филлис очутились в этой долине.
— Ближе к делу, приятель, — резко бросил Блэк.
— Да, конечно! Терпение, мистер Блэк, терпение. В конце концов, в нашем распоряжении целая вечность — вы же не можете этого отрицать!
— Тогда к чему такая спешка? — возразил Блэк. — Выскажи все, что желаешь, на собрании Общего совета.
Борбич улыбнулся печальной и в то же время глубоко циничной улыбкой. Его маленькие бледные глазки превратились в узкие щелочки.
— Всем известно: хочешь что-то сделать в Телеме — заручись сначала согласием короля Ричарда. Тогда без труда протолкнешь любую идею как на Общем, так и на Особом совете.
Блэк остановился так внезапно, что Филлис наткнулась на него, и замахнулся кулаком.
Борбич с тревогой воззрился на кулак и попятился, протестующе воздев руки. Но полные губы его по-прежнему кривились в циничной усмешке.
— Нет, нет, мистер Блэк, вы меня не поняли! Я не хотел вас обидеть, я просто не подумал. Вернее, повторил то, что говорят ваши же друзья. У меня не было оскорбительных намерений, поверьте! Pas du tout![3] Pas du tout! Однако же вспомните главный принцип, на котором вы сами основали Телемскую обитель, мистер Блэк. «Делай что хочешь». И второй ее закон: «Говори правду, хотя за правду бьют». Впрочем, на практике эти принципы оказались невыполнимы, так ведь, мистер Блэк? Но я не о том, не о том. Нижайше прошу простить меня за эту оговорку, случайно слетевшую с языка.
— Намерения у тебя вполне понятные. — Темное лицо Блэка потемнело еще сильнее. — И не надо вкручивать мне мозги. Знаю я твои «случайные оговорки»!
Он пошел на обидчика, потрясая железной тростью прямо у него перед носом. Черты Ричарда Блэка исказились бешеной яростью, отчасти вызванной намеренно, чтобы запугать противника. Придать им такое выражение было нетрудно, ибо даже в спокойном состоянии лицо Блэка вызывало невольное уважение окружающих.
Сосредоточив все внимание на Борбиче, Блэк тем не менее не заметил препятствия у него под ногами. Это был большой церковный крест двенадцати футов длиной — толстая сосновая доска с двумя перекрестьями, верхнее из которых было длиннее нижнего. Борбич, позаимствовав железные орудия труда, взобрался с двумя своими учениками на вершину холма, срубил там дерево и соорудил из него символ своего вероучения. Затем все трое с трудом приволокли крест на Базарную площадь, где он и лежал со вчерашнего дня. Борбич не получил еще позволения у Общего совета поставить крест и теоретически не имел даже права оставлять его на площади.
Тем не менее он его там оставил. И теперь, пятясь от Блэка, споткнулся о доску и тяжело упал на спину. Задыхаясь, судорожно хватая воздух ртом, Борбич перевернулся и начал было вставать. Но увидав прямо у себя под носом острый кончик железной трости, снова упал и обхватил крест руками, точно ища у него защиты. Потом, не выпуская дерева из рук, обернулся и посмотрел на англичанина широко распахнутыми бледными глазами, надув полуобиженно и полуагрессивно губы.
Блэк навис над ним, замахнувшись тростью, весело сверкая черными очами.
Сзади раздался спокойный голос Филлис:
— Дик, почему ты не дашь ему высказаться? И Бога ради, попридержи свой темперамент. Неужели ты не видишь, что он только и ждет, чтобы его ударили?
— Правда ваша, правда ваша, мисс Макбейн, — просипел Борбич, так выпучив глаза, точно внутри у него что-то взорвалось. — Возможно, я и сам бы попросил его меня ударить, потому что тогда между нами установилась бы хоть какая-то связь, протянулась хоть какая-то ниточка, которая могла бы привести к обоюдному пониманию. Ибо пока что мы с мистером Блэком обитаем каждый в своей пустоте, не слыша друг друга. Мои слова — что глас вопиющего в пустыне; его слова…
Блэк опустил трость. Он не собирался пускать ее в ход, но не видел ничего дурного в том, чтобы ею пригрозить.
— Тебе, Борбич, должно быть, кажется, что твои слова не заслуживают такого бурного негодования с моей стороны, — проворчал он. — Но я думаю иначе. Если твое учение наберет силу в нашем сообществе, все мои соратники бросят работу над проектом, над которым мы трудимся вот уже двенадцать лет. Все, за что я боролся, пойдет прахом. А этого я не допущу!
Борбич встал, с опаской поглядывая на трость:
— Все, о чем я прошу, мистер Блэк, это возможности проповедовать свои принципы — принципы церкви, которую я представляю, поистине гуманной Церкви Второго Шанса.
— Я дам тебе шанс, — сказал Блэк, — но в данный момент положение в Телеме чрезвычайное, и нам некогда выслушивать твои предложения. Вот победим Мюреля, тогда и рассмотрим твой вопрос. А пока не смей баламутить моих работников и исподтишка прибирать к рукам власть.
— Но вы, мистер Блэк, — вы бы сами на моем месте именно так и сделали бы, разве нет? За что я вами искренне восхищаюсь.
— Возможно, — бросил Блэк и зашагал прочь.
— Дик, Дик! Почему ты так суров с ним? Что он тебе сделал? — спросила Филлис.
— Что сделал?! — взорвался Блэк. — Этот Борбич, униженный и оскорбленный, в сто раз опаснее кровожадного и злобного Мюреля. Мюрель проповедует откровенное насилие, эксплуатацию ближнего своего, призывает дать полную волю своим желаниям и наплевать на окружающих. В общем, полный набор смертных грехов. Борбич же призывает к милосердию, состраданию, всепрощению, любви, безоговорочному пацифизму и так далее. Сплошь добродетели, не придерешься. Но в основе его проповедей лежит сумасшедшая теория: дескать, ведя высоконравственную жизнь, мы вырвемся из вечного заточения в долине, освободимся от бренной плоти и перейдем в какое-то высшее, чисто духовное, лишенное материи бытие.
Пускай он себе думает что хочет, я не против. Но если ему удастся обратить в свою веру большинство телемитов, он разрушит все, что я создал.
Рудник закроется: ведь у нас и так есть все необходимое для поддержания жизни — зачем же тратить время на создание техники? Зачем нам комфорт, который будет отвлекать нас от созерцания собственных пупков?
Розыскному Агентству запретят поощрять выдачей спиртного тех, кто найдет в горах руду. Пару дней назад один следопыт сообщил — с помощью барабанов, естественно, — что обнаружил наверху, примерно в двух тысячах миль от долины, небольшие залежи меди. Я распорядился выдать ему награду в виде шестидесяти унций виски, как только сведения о его находке подтвердятся. И я слыхал, что Борбич приводил этот мой приказ в качестве примера неправедного использования граалей. Мы, мол, не должны поощрять низменные инстинкты людей.
— Что ж, — мягко заметила Филлис, — теоретически он прав.
— Мы никого не снабжаем выпивкой постоянно. Израсходовав свою премию, человек вновь возвращается к рациону, обеспечиваемому граалем. Больше того — мы, телемиты, сейчас добровольно отдаем свое спиртное в пользу общества. Четыре унции из пяти идут в общий фонд, который мы сможем пустить на обмен.
— Я знаю, — сказала Филлис. — Но Борбич говорит, что таким образом мы превращаем людей в алкоголиков, которые начнут красть спиртное у соседей.
— Это их проблема. Мы не няньки, а телемиты — не стадо болванов. Однако Борбич выступает не только против алкогольных премий. Он жаждет стереть в порошок «Речную комету», нашу гордость, которая даст нам возможность контролировать водный путь, потому что она вдохновит нас на дальнейшее развитие технологии.
