– О чем ты? – спросил Федя, привязывая Пса к дереву.
– Путешественник-одиночка – так ты себя назвал.
Точно! Ведь в тот день Федя хотел уйти из дома. Он взял пару бутербродов, потрепанную книжку «Приключений Тома Сойера» и направился в лес. Думал жить один в домике, потому что никто его не понимал. А теперь… все так по-другому. И хоть он снова сбежал, но в этот раз ненадолго. Хотя, и тот не продлился дольше пары часов.
– Точно… Бхатаниз, а каково там? – язык непроизвольно повторил тот же вопрос, что он задавал и в десять лет. Помнится, ответ был смутным. Что-то про корабли и одиночество.
– Так же, как и тут, и совершенно по-другому. Будь у меня корабль, я добрался бы до другого края Вселенной. Но я предпочитаю ходить пешком. Тогда можно больше видеть. Во всех смыслах больше. Ты выбираешь, в какую плоскость податься, где быть одному. Как быть одному и вместе с тем единым со Вселенной. Вы одиноки вместе с ней заодно.
Федя помнил что-то такое. В детстве он спрашивал про эти инопланетные корабли, какие они? Как у пиратов? Но сейчас хотелось задать другой вопрос.
– Разве это одиночество, если вы заодно?
– Всё одиночество, когда ты утратил контакт с собой. Среди звезд в величии Пустоты остаешься для тебя только ты.
– Разве у тебя нет сородичей? Ну, таких, как ты?
– Есть. Одного хватит, чтобы понять всех.
– Ну как это. Все же слишком разные. Я по людям сужу, но пришельцы, наверно, тоже индивидуальны? Так вот, встретится тебе злобный гопник, такой, с ножичком и харкающий на асфальт, и не станешь же ты думать, что мы все такие?
– Нет. Я буду знать, что вашему виду нужна помощь, и для этого хватит одного человека.
– Ну, а если это будет какой-нибудь богатющий щедрый филантроп, раздающий бабки направо и налево на все благотворительности?
– Один человек может влиять на мир. И каждый скажет о мире что-то новое. А весь мир не изучишь.
– Даже не знаю, – Федя забрался на пол домика, задумавшись, что бы можно было сказать о мире по нему. Доски под ним закряхтели и прогнулись. Что мир запутался? Что все мы хотим лучшего для своих детей, но часто слишком сильно ошибаемся из-за страха?
– Слушай, Бхатаниз, – Федя свесил ноги, пока тень бродила под деревом.
– Да, Фьёедор?
– В чем смысл жизни?
– Почему ты меня об этом спрашиваешь?
– Не знаю. Когда мы в прошлый раз виделись, ты мне сказал делать то, что я люблю, и прислушиваться к себе. Я стал художником. А теперь… не знаю, может, я сделал что-то неправильно.
– Наверняка.
– А что?
– Кто знает? Что-то. Сложно жить, не делая ничего неправильного.
– О. И какой тогда смысл жизни?
– Смысл?
Федя уже приготовился к пронзительной и захватывающей мудрости из недр неизведанного мироздания.
– Не знаю.
Мужчина опешил.
– Как? Ты не знаешь?! Ты же эта, как там, «частица Вселенной»!
– Разве ты не такая же частица вселенной, как я?
– Ты буквально выглядишь, как кусок космоса.
– Я не обладаю всеми ответами, Фьёедор. Я знаю больше тебя, но не все. Владею опытом, который тебе никогда не доведется получить. Это делает меня существом другим, как и любого человека вокруг тебя, но не всезнающим.
– Оу, – Федя болтал ногами, постукивая пятками по ссохшейся коре, – тогда может… поделишься опытом?
Тень вынырнула из-под ветки. Белые мерцающие искры переливались по ее телу.
– Любишь ты избегать своей жизни. Я не скажу ничего такого, что тебе пригодится, ничего такого, что ты не познаешь сам, и ничего такого, что ты не сможешь прочитать в историях про вымышленные миры.
– Но они же вымышленные! – не унимался Федя. – А ты нет! Мы же поэтому и изучаем космос, чтобы все знать.
– Все знать нельзя, чуть больше знать – несущественно.
– Сказал бы ты это в Средневековье, – буркнул Федя.
– Не знать можно, не любить – нельзя.
– Скажешь тоже! Они всех подряд сжигали из-за незнания. А чума? А болезни? Или это тоже любовью лечится?
Пришелец бесшумно скользил по земле.
– Очень много «если», не находишь? Я знаю то, что изучал, знания не мои – лишь доля реального прошлого. Я прожил жизнь в изучении звезд, планет и развития.
– Развития чего?
– Живого.
– Поэтому ты здесь?
– Да. Разве ты не помнишь? – Бхатаниз склонился у корней деревьев, наконец что-то нащупав.
– Не помню чего? – Федя спустился и присел рядом с пришельцем. В согнутом положении он напоминал космическую тучку. Ну, или запятую, но очень кривенькую.
– Как мы посадили «художника».
Синие руки стали выгребать землю из-под корней. Удивительным образом сухая, потрескавшаяся земля мягко ложилась пригоршнями в руки к Бхатанизу. На поверхность показался черный корень. Инопланетянин тянул за него, пока не нашел, что, кажется, искал.
– Сажая семя, ты назвал его «художником». Он пророс.
Из земли показался зеленый росток, испускавший холодное свечение. Стебелек цеплялся за корень дерева.
– Такие разные. И, между тем, дают друг другу жизнь.
На конце ростка виднелось что-то вроде золотистой шишки. Федя не очень разбирался и в земной ботанике, не то что в космической.
– Что это?
– Следствие. Любое семя прорастает в то, что ему суждено.
– То есть я должен был стать художником с самого начала?! – поразился Федя.
– Вовсе нет. Ты посадил семя своей любви. Семя ненависти в любовь не вырастет.
– Кажется, понимаю. Я и правда люблю свое дело. Но знаешь, так сложно стало в последнее время… семья, работа, еще и фанаты требуют продолжения. Да что фанаты, издательство тоже. А мне хочется… чего-то другого, но и прежнего одновременно!
– Окажи честь, – Бхатаниз перевернул росток, и Федя увидел темный лист. Он свернулся в сухую трубочку и не излучал свечение. Федя аккуратно взял мертвую пластину, и та сразу оказалась в его руке, как будто ни за что и не держалась.
– Теперь вырастет что-то другое, но и прежнее одновременно.
– Мне уже начинает казаться, что ты смеешься надо мной, – фыркнул Федя.
– Вовсе нет, Фьёедор. Возвращаю услугу.
– Да? Какую?
– Когда мы сажали семя, я не знал, куда его посадить.
Мужчина вспомнил. Наконец то воспоминание, как росток, вырвалось из тьмы на свет, и теперь было таким ярким, что Федя не понимал, как мог про него забыть.
Бхатаниз, казавшийся тогда гигантом, метался между корней, то прикладывая, то отнимая руки с крошечным золотистым семечком. Мальчишка, ковыряя носком ботинка землю, спросил:
«Что ты делаешь?»
«Ищу пристанище для семени».
«Почему его не посадить в любое место?»
«Оно может оказаться непригодно».
«Как ты это узнаешь?»
«Никак».
«А какое пхиг… пхиговно?»
«Полагаю, и этого не узнать. Остается верить в силу семени».
«Тогда подойдет любое место?»
«О! Я знаю! Пусть будет «художником». Я вот тоже хочу стать художником, но мама говохит, что это глупости, а не хабота. Уж лучше тогда буду пихатом!»«Верно. Как бы ты назвал это семя?»
«Поэтому ты ушел?»
«Да!»
«Художнику все равно, где расти. Он везде вырастет в художника, если в него верить».
«Батанис?»
«Да, друг мой?»
«Ты будешь в меня вехить?»
«Всем собой, Фьёдор».
Повзрослевший Федя стоял и смотрел на пришельца. Всем время от времени бывает нужно немного веры.
– Что ты будешь делать с ростком?
– Ему пора менять пристанище, чтобы питаться новым.
– Да, ростку это точно нужно. И еще немного веры, – улыбнулся Федя. Впервые за долгое время.
– У него есть вся моя вера. И вся твоя, Фьёедор.
– Раф! – Псу непременно захотелось приложить свою.
– В прошлый раз ты посадил семя, сейчас забрал. Значит, тебе уже пора.
Бхатаниз поклонился.
– Был рад повидаться, старый друг.
Федя почему-то тоже поклонился. Внезапно словно энергия вокруг него изменилась, захлестнула запахами свежего горячего хлеба и молока из детства, теплом, тем ностальгическим, что чувствуешь, только вспоминая детство.