Соотчичи мои, заступники свободы,
О, вы, изгнанники за правду и закон,
Нет, вас не оскорбят проклятием народы,
Вы не услышите укор земных племен!…
Хоть вам не удалось исполнить подвиг мести
И цепи рабства снять с России молодой,
Но вы страдаете для родины и чести,
И мы признания вам платим долг святой.
Она была очаровательна, романтична, но не только эти черты собирали вокруг Евдокии Петровны толпы поклонников. Не о юной светской красавице думал Николай Огарев, едва не каждый день приезжавший в сушковский дом на Чистых прудах. Общность взглядов, мыслей, литературных увлечений казалась дороже всего остального. И насмешливый Пушкин ни разу не позволит себе даже тени иронии в отношении «прелестной поэтессы». Во-первых и прежде всего – поэтессы.
Как разгадать, что занимает в эти дни воображение поэта? Он приезжает в Москву в первых числах декабря 1828 года всего лишь на месяц, на который и приходится знакомство с Сушковой. Пушкин частый гость Зинаиды Волконской, сестер Ушаковых, одной из которых – Екатериной – он начинает серьезно увлекаться, Марии Ивановны Римской-Корсаковой с ее созвездием красавиц-дочерей – многие из москвичей помнят еще недавно украшавший Пушкинскую площадь их дом, иначе называвшийся «домом Фамусова». Он ездит к цыганам в Тишинские переулки и не может обрести душевного равновесия.
На это обращает внимание близкий приятель поэта П. А. Вяземский в одном из своих писем: «Он что-то во все время был не совсем по себе, не умею объяснить, ни угадать, что с ним было, но он не был в ударе… [я] все не узнавал прежнего Пушкина».
О том же записывает в своем дневнике и, казалось бы, только что узнавшая поэта Евдокия Петровна. Даже самой себе юная поэтесса не признавалась в том, насколько сильное впечатление произвел на нее Пушкин. Впечатление на всю жизнь. Только в строках, написанных после гибели поэта, она приоткроет завесу своей жизненной тайны:
И.К. Айвазовский
Слова его в душу свою принимая,
Ему благодарна всем сердцем была я…
И много минуло годов с того дня,
И много узнала, изведала я, —
Но живо и ныне о НЕМ вспоминанье;
Но речи поэта, его предвешанье
Я в памяти сердца храню как завет
И ими горжусь… хоть его уже нет!…
Евдокия Петровна оказывается свидетельницей увлечений поэта. Их немало. Но ни разу она не сделает попытки привлечь к себе внимание своего кумира. Она уверена: подлинная любовь, если ей суждено возникнуть, должна развиваться по своим собственным законам, ей чуждо какое-либо вмешательство или насилие.
В жизни Пушкина появляется Натали Гончарова. Любящим сердцем Евдокия Петровна угадывает, насколько нелегка будет дальнейшая судьба поэта. Может быть, она лучше других понимает характеры и душевные особенности участников будущей драмы. Никого не обвиняет, всем только сочувствует. Ее выдержке и такту могут позавидовать умудренные жизненным опытом люди. У Евдокии Петровны нет опыта – есть чувство.
31 марта 1831 года она видится с супругами Пушкиными – они вместе участвуют в санном масляничном катаньи и блинах, которые устраивает ее близкий родственник С. И. Пашков, женатый на княжне Надежде Сергеевне Долгоруковой, ровеснице поэтессы.
Это все молодые пары. Недавно поженившиеся. И очень счастливые. Свадьба Пашковых состоялась в 1830 году. Брат княжны А. С. Долгоруков, участвующий в том же катаньи, обвенчался со своей женой, Ольгой Александровной Булгаковой, всего два месяца назад, и Пушкину довелось танцевать на первом балу молодоженов. Это Ольга Александровна поразила Пушкина своим замечанием, когда он заявил о своем желании ехать в Персию: «Байрон поехал в Грецию и там умер; не ездите в Персию, довольно вам и одного сходства с Байроном». Молодая княгиня Долгорукова не скрывала, что Пушкин был ее любимым поэтом.
Но именно потому, что она находится в среде поклонников и друзей поэта, Евдокия Петровна не может не знать больно ранящих ее подробностей его жизни. Того, как много проиграл Пушкин в Москве записным игрокам и как не сумел расплатиться с чудовищным для него долгом. Того, что ему пришлось заложить свою деревеньку и полученные деньги почти полностью раздать за долги и за приданное своей невесты. Теща откровенно заявила соискателю руки прекрасной Натали, что средствами не располагает, а без приличного приданого выдать дочь замуж ни за что не согласится. Даже в день венчания она готова была отложить обряд, требуя с Пушкина все новых и новых сумм. В результате поэту оказалось не на что сшить себе к свадьбе фрак. Пришлось надеть фрак Нащокина, в котором, по утверждению друзей, Пушкина позже положили и в гроб.
Потом была еще необходимость иметь дело с ростовщиками. Один заем у пользовавшегося дурной славой Никиты Андреевича Вейера, который жил у Никитских ворот, в бывшем доме А. В. Суворова, Пушкин взял непосредственно перед свадьбой. Второй – сразу после венчания, под залог бриллиантов Натали.
И множество дурных примет, сопровождавших самый обряд венчания в церкви Большого Вознесения, через проулок от усадьбы Н. А. Вейера. Друзья шепотом передавали друг другу, как упали случайно задетые Пушкиным крест и Евангелие с аналоя, как при обмене колец одно из них скатилось на пол, и в довершение всех бед у жениха погасла свеча. «Одни дурные предзнаменования», – заметил побледневший поэт.
Разговор об этом как-то происходил и в присутствии Евдокии Петровны, и Пушкин был искренне удивлен безмятежным выражением ее лица. Эпизод этот, однако, лишь новое свидетельство того, как умела молодая женщина владеть собой. «…Сердце у меня сжималось в это мгновение от боли», – признавалась сама Ростопчина.
Евдокия Петровна с редким добросердечием относится к Наталье Николаевне. Ни тени зависти, тем более ненависти, напротив, старается ободрить, помочь. Ради поэта. «Ее чувства были не по нашим меркам», – замечает ее брат С. П. Сушков.
Но наступает время перемен и для самой поэтессы. Биографы склоняются к тому, что не Евдокия Петровна, а заботливые родственники находят для нее блестящую партию.
