Пейсы, как на грех, уехали охотиться, оставив дом на Дарли; он хозяйничал в баре, размещавшемся в домишке, построенном чуть не сто лет назад, когда туда ворвалась Хетти. В баре сидели двое — горняк с вольфрамового рудника и его подружка.
— Дарли, со мной приключилось несчастье. Помоги мне. Я попала в аварию, сказала Хетти.
Стоит женщине обратиться к мужчине за помощью, и он меняется в лице! Усохший старикашка Дарли не был исключением: глаза у него потускнели, посуровели, желваки задвигались, изрезанное морщинами лицо налилось кровью.
— В чем дело? — сказал он. — Опять с тобой что-то стряслось?
— Машина засела на рельсах. На меня чих напал. Я потеряла управление. Дарли, отбуксируй меня. Твоим пикапом. А то скоро поезд пойдет.
Дарли отшвырнул полотенце, затопотал ковбойскими сапожками на высоких каблуках.
— Ну что еще ты натворила? — сказал он. — Говорил же тебе: стемнеет — сиди дома.
— Где Пейс? Позвони в пожарный колокол, пусть Пейс вернется.
— Я на ранчо один, — сказал усохший старик. — А бар закрывать не положено, и тебе это известно не хуже меня.
— Ну пожалуйста, Дарли, не могу же я оставить машину на путях.
— Это не моя забота, — сказал он. Из-за стойки тем не менее вышел. — Как, говоришь, это случилось?
— Я же сказала — на меня напал чих, — ответила Хетти.
Все они, Дарли, горняк, подружка горняка, как потом рассказывала Хетти, были пьяны вусмерть. Дарли, припадая на одну ногу, запер бар. Год назад одна из Пейсовых кобыл саданула его копытом по ребрам, когда он загружал ее в автоприцеп, и он так и не оправился. Стар стал. Но недуги свои скрывал, бодрился. Ходил в сапожках на высоких каблуках, а скрюченную от боли спину приписывал обычной для ковбоев сутулости. Дарли, однако, не был настоящим ковбоем, вот Пейс, тот вырос в седле. Дарли приехал с Востока не так давно и впервые сел на лошадь в сорок. В этом плане они с Хетти были два сапога пара. Пришлые.
Хетти торопливо ковыляла за ним по двору ранчо.
— А, чтоб тебе! — сказал Дарли. — Этот сосунок уже выложил тридцать монет и, если бы ты не лезла куда не надо, оставил бы тут и всю получку. Ух Пейс и обозлится.
— Ты должен мне помочь. Мы как-никак соседи, — сказала Хетти.
— Здешняя жизнь не для тебя. Ты с ней уже не справляешься. Мало того, ты еще всю дорогу под градусом.
Хетти хотела было огрызнуться, да не посмела. От одной мысли, что машина стоит на путях, у нее мутилось в голове. Если товарняк раздавит машину, ее жизни на озере конец. И куда ей тогда деваться? Она не справляется со здешней жизнью. И никогда не справлялась, куда там, это все была одна показуха. Ну а Дарли — почему он говорит ей такие обидные вещи? Да потому, что ему самому стукнуло шестьдесят восемь, а податься некуда; Пейс им помыкает, а он все сносит. Дарли не уходит от Пейса, потому что у него отсюда одна дорога — в солдатский приют. Плюс к тому приезжие дамочки все еще лезут к нему в постель. Вынь им да положь ковбоя, и Дарли сходит у них за ковбоя. А Дарли и с кровати-то поутру с трудом встает. В любом другом месте ни одна баба на него и не посмотрит. «В конце сезона, — так и подмывало Хетти сказать, — ты всякий раз вынужден ложиться в ветеранский госпиталь, чтобы тебя привели в порядок». Но поостереглась ехидничать — не то время.
Луна должна была вот-вот взойти. Она поднялась, когда они катили по ухабистой грунтовой дороге к переезду, где застряла на путях смахивающая на орудийную башню машина Хетти. Дарли, развернув на большой скорости пикап, обдал грязью ехавших следом горняка с подружкой.
— Садись за руль и крути баранку, — сказал Дарли.
Хетти перебралась в свою машину. Вцепившись в руль, возвела глаза к небесам и сказала:
— Господи, не дай мне погнуть мост или пробить картер.
Когда Дарли залез под бампер Хеттиной машины, ребра пронзила такая боль, что у него перехватило дух, и он закрепил буксир как есть, вместо того чтобы сдвоить. Поднялся и засеменил в своих тесных сапожках назад к пикапу. Только ходьба разгоняла боль; выпивка и та больше не помогала. Он подсоединил трос и дернул. Хеттина машина, лязгнув рессорами, встала боком на полотно. Хетти, разъяренная, перепуганная, сконфуженная, газовала, пока не забросало свечи.
Горняк крикнул:
— У вас трос слишком длинный.
Машина задрала нос. Чтобы выйти, пришлось опустить стекло; ручку изнутри заело уже бог знает сколько лет назад. Хетти, с трудом выбравшись из окна, завопила:
— Давай я позову Шведа. Давай я попрошу его дать сигнал. С минуты на минуту пойдет товарняк.
— Валяй, — сказал Дарли. — От тебя так и так проку нет.
— Дарли, ты уж будь поосторожней с моей машиной.
Плоское дно древнего моря здесь углублялось, и свет от фар Хеттиной машины, пикапа и «шевроле» горняка, мощный, яркий, был виден и за тридцать километров. Хетти напрочь об этом забыла — так перепугалась. Думала только о том, что она, старая размазня, вечно волынит: собиралась бросить пить, да все откладывала, а теперь разбила машину — страшный конец, страшная расплата, и поделом. Ступила на землю и, подобрав юбку, полезла через трос. Желая доказать, что трос сдваивать не надо, и чтобы побыстрее развязаться, Дарли снова рванул пикап вперед. Трос дернулся, хлестанул Хетти по ноге, она упала и сломала руку.
Закричала:
— Дарли, Дарли, я зашиблась. Упала.
— Старушка споткнулась о трос, — сказал горняк. — Подайте назад, и я укорочу трос. Так у вас ничего не выйдет.
Горняк, шатаясь из стороны в сторону, улегся на темный мягкий рыжий шлак насыпи. Дарли сдал назад, чтобы они могли укоротить трос.
Горняку тоже досталось. Дарли содрал ему с пальцев кожу — рванул прежде, чем тот успел укоротить трос. Горняк не стал ему пенять, обернул руку полой рубашки со словами:
— Теперь хорош.
Старый драндулет скатился с путей на обочину.
— Получай свой паршивый драндулет, — сказал Дарли.
— Ездить он будет? — спросила Хетти.
Левый бок ее был в грязи, но она все же, хоть ноги и не гнулись, ухитрилась подняться, сгорбленная, грузная.
— Дарли, я зашиблась.
Как сделать, чтобы он поверил ей?
— Ври больше, — сказал Дарли. Он считал, что она ломает комедию, чтобы ее не ругали. Из-за боли в ребрах кидался на нее больше обычного. — Господи, если ты уже не в состоянии о себе позаботиться, тебе нечего здесь делать.
