Стою я так у автобуса, а сама исподтишка поглядываю, не появился ли Лёня. Смотрю – приехали на газике втроём с Альбертом и Коропцовым, вышли из машины и стали что-то оживлённо обсуждать, размахивая руками и тряся сценарием.
При этом Попов поминутно оглядывался по сторонам, и, вдруг заметив меня, сначала повернулся спиной к удивлённым собеседникам, а потом направился прямо ко мне, раздвинув в стороны образовавшийся вокруг меня кружок. «Рыженькая, ты забыла у меня свои часы! – радостно сообщил он во всеуслышание, доставая вещественную улику из кармана. – Я тебе их привёз!» Признаться, про часы я совсем забыла, и, конечно, меньше всего ожидала такой непосредственности и такого безразличия к общественному мнению. Даже не нашлась что сказать, кроме: «Спасибо, Леонид Сергеевич!» У всех вытянулись лица, и в наступившей тишине Лёня, как ни в чём не бывало приплясывающей походкой пошёл обратно. Весь день он счастливо смеялся и не отрывал от меня глаз. Остальные переглядывались и шептались. А я! Я делала своё дело, успокаивая себя мыслью: «Я тоже про всех всё знаю, и все вы такие же» Во всяком случае, особого смущения не испытывала. Зато все ухаживания и визиты разом прекратились – я была занята, и об этом было заявлено во всеуслышанье! Тем более не кем-то, а режиссёром-постановщиком, с которым лучше не связываться.
Съёмки в тот день затянулись до сумерек, и, усталые, мы решили пораньше лечь спать. Даже Алка осталась дома. Попив чайку, мы улеглись в постели и лениво переговаривались под свет настольной лампочки. И вдруг услышали скрежет железа на крыше за окном. «Опять кто-то лезет!» – воскликнула Зинка. – Туши свет!» В темноте мы встали с обеих сторон окна, приготовившись дать отпор: Алка схватила сковороду, я – тяжёлую книгу, а Зинка забилась под одеяло от страха. Тень приблизилась и загородила окно. Распахнулась форточка, и знакомый голос громко прошептал: «Не бойтесь, это я, Лёня Попов!» Через секунду он был внутри, щурясь от зажжённого света, и с извиняющимся видом говорил: «Рыженькая, я за тобой! Я тебя ждал, думал, ты придёшь, пойдём ко мне!» Пришлось мне одеться и идти в гостиницу. «Только не сбегай утром в окно, я буду тебя провожать!» – попросил он. С каждым днём Лёня мне нравился всё больше и больше – ласковый, внимательный. Большие карие глаза, тёмные густые волосы и какой-то особенный изгиб губ – чувственный и немного капризный. Наши с ним отношения продолжались на протяжении всего фильма, хотя с некоторыми перерывами. В Москве у каждого была своя жизнь, и как-то естественно там наши встречи были крайне редки. Не знаю, как для него, но для меня эти разлуки проходили совершенно безболезненно, а каждая новая встреча в экспедиции воспринималась как обновление в отношениях.
Зеленогорский период подходил к концу. Весеннее солнце становилось всё жарче и жарче – лёд таял, и мы спешили отснять уходящую натуру. За всё время нам дали только один полноценный выходной, о котором объявили накануне, и наша троица отправилась в Ленинград, где Алка, коренная ленинградка, собиралась познакомить нас с городскими достопримечательностями. До этого я бывала в Ленинграде в детстве и лет в 17, когда было не до памятников истории. Из всей нашей экскурсии я ничего не запомнила, кроме того, что Зинка всё время ныла, жалуясь на усталость, чем страшно меня раздражала. Уже на обратном пути на перроне вокзала мы заметили знакомую фигуру, несмотря на тёплый вечер, напоминающую «человека в футляре» – воротник пальто поднят, шапка надвинута по самые брови, и поверх намотан длинный вязаный шарф, взятый из костюмерной. «Вицин, что ли, или не он?» – гадали мы, подходя.
«Дядя Гоша!» – позвала Зинка, слегка хлопнув фигуру сзади по плечу. Человек испуганно подпрыгнул и обернулся: «Господи, а я думал, меня всё-таки узнали поклонники, а это вы!» – облегчённо вздохнул Георгий Михайлович. «А что это вы так закутались? Разве холодно?» – поинтересовался кто-то из нас. «Да нет, тепло. Но я боюсь, что если меня узнают, то проходу не дадут. Никакого покоя, приходится скрываться!» – пожаловался он, и дальше мы отправились уже вчетвером.
Вицин был очень милым, скромным человеком. Всегда спокойный, сдержанный, молчаливо улыбающийся – нас он называл своими детками и относился ласково-поощрительно. Вообще казалось, что он где-то витал в своих мыслях и мало интересовался происходящим. Несмотря на комическое амплуа, Вицин производил впечатление человека мудрого и уже вынесшего из своего жизненного опыта вывод, что «и это пройдёт». Общаться с ним доставляло мне большое удовольствие, хотя это общение и носило эпизодический характер и больше состояло в его молчаливом присутствии.
Весна наступала, на съёмочную площадку приходилось подвозить снег на грузовиках. Передвижные электростанции через каждые два часа переезжали с место на место, так как нас предупредили о том, что лёд стал тонок и может треснуть в любой момент под тяжёлой машиной.
В эти последние дни марта нам неожиданно объявили выходной из-за неготовности декорации, и мы накануне вечером, естественно, развлекались кто как мог. Легли спать все поздно, а некоторые, возможно, и вовсе не ложились, когда ещё затемно к нам ворвалась Надька, а потом вскоре директор и режиссёры, и суетливо забегали по нашему коттеджу: «Вставайте! Вставайте! Едем в Сосновую поляну на съёмки!» Сосновая поляна – это филиал «Ленфильма», расположенный примерно на таком же расстоянии от Ленинграда, как Зеленогорск, только в противоположной стороне. Там для нас строили ту самую декорацию. Спросонья я ничего не могла сообразить, ни что снимаем, ни что брать с собой. Я схватила большой платок, размером с плед и накидала туда все костюмы, что оставались в ящиках. Узел «светики», наша основная рабочая сила, стащили вниз в автобус, куда следом буквально впихнули нас, не дав времени ни умыться, ни поесть. Уже в автобусе по дороге выясняем, почему такая спешка и неразбериха. Оказалось, что Надька где-то болталась весь вечер, и только ночью до неё дозвонился замдиректора из Ленинграда и сообщил, что «Ленфильм» предоставляет для съёмок только один день и там уже всё готово – вызваны актёры и т. д. Удалось также узнать, что мы снимаем там якутов с собачьей упряжкой, которые нашли Ильина (Дворжецкого) и, кажется, их чум.
Уже было светло, когда мы приехали в Сосновую поляну. На подступах к ней нас встретил грозно ощетинившийся пушками танк времён войны и вой ветра с Финского залива. Было неуютно и промозгло. Меня оставили с моим узлом в пустой и холодной костюмерной. В огромной комнате не было ничего, кроме громоздкого мягкого кресла посередине, в котором я и расположилась. Раскинув руки на широкие подлокотники, я мгновенно уснула. Открываю глаза оттого, что кто-то целует мне руки – то одну, то другую попеременно. Смотрю, передо мной на коленях стоит Шакуров. «Серёжа, они же грязные!» – произнесла я и тут же снова провалилась в сон, даже не заметив, куда исчез Шакуров. Окончательно меня разбудили, когда привели одеваться актёров, игравших роль погонщиков. Только разделавшись с «якутами», я вспомнила о Серёжкином визите и засомневалась, не приснилось ли мне это. Встретившись с актёром, я не подала виду, что что-то произошло, но была заинтригована и некоторое время мучилась вопросом, не пригрезился ли он мне. Загадка вскоре разрешилась сама собой.
К концу съёмок в Зеленогорске между режиссёрами и актёрами произошла крупная размолвка. Суть дела я не помню, но касалось это каких-то творческих разногласий. Инициатором её были как раз Сергей Шакуров и Надька Гройсман. Писались какие-то письма в дирекцию объединения, Попов летал в Москву и т. д. В результате всех этих передряг Шакуров и Гройсман были сняты с картины и впоследствии заменены другими.
Вследствие этого, когда после экспедиции уже все вернулись в Москву, Сергей задержался в городе на Неве. Получилось так, что я также на пару дней застряла в Ленинграде – паковала и отправляла костюмы, что входило в мою обязанность как костюмера. В тот день когда я уже должна была уезжать домой, ко мне в гостиницу «Московская» зашёл Шакуров, вроде как мимоходом, и предложил погулять по городу. Делать мне было всё равно нечего, и я согласилась скоротать с ним время до поезда. Мы поболтались по городу, и он пригласил меня к себе, обещая угостить настоящим кофе, что тогда было дефицитом и от чего трудно было отказаться. Мы пришли к нему в «Октябрьскую» (обе гостиницы располагались на одной и той же привокзальной площади), мило попили кофе, и я стала собираться восвояси, как вдруг Сергей вскочил, запер дверь и бросился ко мне. При этом он резко изменился внешне – появился какой-то волчий оскал, глаза сузились и стали прозрачно-льдистыми. Я страшно испугалась – не его, а последствий: до поезда оставалось очень мало времени, а тут такое! Он, судорожно хватая меня руками и стоя при этом передо мною на коленях, задыхаясь, говорил: «Оставайся со мной! Ты не представляешь, как мы будем прекрасно проводить время. Забудем обо всех, только ты и я!» – и так далее в том же роде. Я стала вырываться и в конце концов, пригрозила, что если он меня не выпустит, я подниму крикна всю гостиницу. Наконец он открыл дверь, и я опрометью бросилась в «Московскую» за вещами.
