Ко времени «Земли Санникова» мы встречались с Игорем уже больше года. Я почти всё свободное время проводила у него, но на ночь оставалась крайне редко. Мой отец, повинуясь своим соображениям, требовал, чтобы я ночевала дома, аргументируя это упрямым: «У тебя есть дом, и будь любезна ночевать в нём!» На мои возражения: «Почему я должна подвергать себя опасности и в два часа ночи тащиться домой одна в темноте!» или, желая слегка подразнить, «Папа, я могу заниматься днём тем же самым, чем занималась бы ночью!», он твердил одно и то же: «Ночуй дома!» И это несмотря на то, что он знал Игоря и ничего против него лично не имел. О замужестве я не помышляла – первый опыт моей супружеской жизни заставил меня убедиться в том, что лучше сохранять независимость. Ещё одно обстоятельство говорило в пользу более свободных отношений – характер у моего друга был нелёгкий да и выпить он любил и во хмелю бывал малоприятен. В то же время мне было с ним интересно: он был умён, многое успел повидать и узнать. «Старушка, Антонов тебя многому ещё может научить!» – говаривал он о себе в третьем лице, видя мой интерес. Он частенько именовал меня «старушкой», как было модно в те годы, хотя я и была младше него на десять лет.
Я действительно как губка впитывала всё, что он мог мне дать, и ко времени описываемых выше событий, кажется, уже «выпила его всего до дна». Это относилось больше к интеллектуальной сфере, чем к сексуальной. Интимная сторона жизни была где-то на задворках моих интересов. Во всяком случае, это был уже тот период наших отношений, когда интерес мой к Игорю стал затухать, а с ним и чувства, которые я питала. До Зеленогорска я ему ни разу не изменяла, но и после не испытывала никаких угрызений совести. Как будто ничего не произошло, и мы продолжали встречаться как ни в чём не бывало. Вопрос, а не изменял ли он мне, даже не приходил в мою ветреную головку – ни мнительной, ни ревнивой я никогда не была.
На «Мосфильме» в это время был период размеренной жизни – шли кинопробы и утверждение актёров к съёмкам фантастической земли – Онкелонии. Смены назначались накануне и только утренние, с 9 утра до 6 вечера, были обязательные выходные по воскресеньям. Это давало возможность хоть как-то планировать своё время, делало жизнь размеренной и более-менее спокойной. Я даже могла навещать дочку на даче, шить ей и себе, оставалось время почитать и даже порисовать.
С Игорем мы ездили купаться в Кусково, жарили шашлыки на природе, ели настоящие манты и плов, запивая фирменной настойкой «сечкарёвкой», собственноручно приготовленные другом Игоря – Сечкарёвым. Несколько раз заходили на огонёк в мастерскую друга Игоря – Васи Корячкина, художественными шаржами которого были оформлены титры знаменитого тогда телевизионного «Кабачка 13 стульев».
Мастерская находилась в старом доме, на чердаке, куда даже лифт не доходил. Собиралась там разношёрстная компания, в которой не все были даже знакомы друг с другом. Однажды, помню, подойдя к двери Корячкина, нашли её запертой – Васи не было дома. Решили подождать, расположившись на ступеньках. Через несколько минут подошли ещё гости – присоединились к нам, познакомились. В общем, к тому времени когда вернулся хозяин, нас было уже человек восемь. Застал он нас за тёплой беседой, согреваемой бутылкой водки, которой все угощались попеременно «из горла», и закусываемой разложенной на газете воблой. Правда, в самой мастерской комфорта было не больше, чем на лестнице, – за неимением мебели сидели на полу, разложив на потёртом ковре принесённую с собой снедь и выпивку. Думаю, на том чердаке перебывала добрая половина московской художественной и литературной элиты того времени.
Я неспроста вспоминаю этот гостеприимный приют для всех близких по духу людей, кто в какой-то момент безделья или безденежья притягивался к этому дому. В дальнейшем я еще вернусь сюда, чтоб рассказать очередную историю, неожиданно завязавшуюся здесь.
Вообще я заметила, что со многими людьми и местами жизнь сталкивала меня не единожды, а иногда и по несколько раз. Я это объясняю так: что-то должно было состояться при первом посещении, но не произошло – тогда складываются условия для повторной встречи. Если опять осечка – будет третья встреча. И так до тех пор, пока не произойдёт определённый контакт, отвечающий неведомому нам замыслу, или, как говорят, божественному промыслу. Например, зачем-то мне надо было попасть в упомянутый выше Дом творчества на Клязьме. На «Мосфильме» висело предложение о вступлении в этот дачный кооператив. Сначала мы с мужем загорелись, но потом, узнав, что это будут квартиры городского типа, отказались. И вот через энное количество лет судьба всё равно заносит меня в этот уже построенный кооператив, правда в гости к Кондрашиным. И подобное случалось не раз и не два. Даже круг общения представляется очерченным какой-то невидимой границей. Почти всегда выясняется, что новый знакомый оказывается «старым», уже через кого-то опосредованно знакомым.
Однажды когда я была у Игоря, туда позвонил отец моей подруги Женьки и предложил встретиться, чтоб поговорить со мной о проблемах своей дочери. Так получилось, что в моё отсутствие произошёл какой-то скандал, связанный с её тягой к пьянству. Женькины родители считали, что у неё плохая наследственность и надо всячески ограждать дочь от соблазнов. Поэтому время от времени они предпринимали попытки проконтролировать её знакомства и времяпрепровождение. Кажется, отец застукал её с кем-то в пединституте, где она совмещала учёбу с работой в лингафонном кабинете, после чего устроил грандиозный скандал.
Этот лингафонный кабинет, заставленный магнитофонами, проигрывателями, бобинами с плёнками, был для нас родным домом. Вечером там частенько собиралась тёплая компания, и не без спиртного. Я там тоже бывала, но не часто, и приходила к ней, как правило, одна. У нас с Женькой в эти времена были разные компании – вернее, наши хахали (так мы называли своих мужчин) не были друзьями и вместе плохо сочетались. В то время (ещё до Игоря) я встречалась с одним милым юношей, моим ровесником Костей Купервейсом. Кажется, однажды я привела с собой к Женьке Костю, но в компании с ним было скучно. Он был музыкантом, единственным ребёнком в семье. Такими, как его родители, я представляла себе местечковую еврейскую интеллигенцию. Жили они в ужасающих условиях – в маленькой «хрущёбе» – распашонке. Эта такая квартирка в пятиэтажном блочном доме, где все совмещено – коридор с кухней, кухня с комнатой, комната с кладовкой и спальней. И всё очень маленькое. А если учесть, что половину большой комнаты занимает рояль – то теснота была просто неимоверная и производила удручающее впечатление, даже несмотря на то, что жильцы этого дома – миниатюрные, подвижные и неунывающие люди. Но что произвело на меня неизгладимое впечатление – это бабушка, лежащая без движения на кровати в тёмной кладовке-шкафу. Костя показал мне её, предварительно щёлкнув выключателем, как некую достопримечательность, подобную египетской мумии. На мой немой вопрос, который он, видимо, прочитал в моих глазах, Костя ответил: «А что, она ничего не видит и не слышит, зачем же жечь свет!»
С Костей я познакомилась в каком-то кафе на улице Горького, куда мы зашли с подругами поесть мороженого. Познакомилась потому, что он показался мне очень похожим на Стаса, с которым были связаны самые трагичные, но и самые незабываемые страницы моей жизни, о чём я расскажу дальше. Конечно, Костя абсолютно не был похож на моё тогдашнее наваждение, ну, может, чуть-чуть – большими карими глазами. Костя так же витал в облаках, как и я, но в других, совершенно мне чуждых. Я даже не могла оценить ту музыкальную пьесу, которую он сочинил для меня. Это был совсем короткий и мало запомнившийся роман. Я даже не заметила, как и когда мы расстались. Напомнила мне о нём статейка, попавшаяся в какой-то газете. Смотрю, знакомая фамилия – Купервейс Константин, пианист, и далее о нём в контексте несчастного первого или второго мужа известной певицы Пугачёвой. Да, это он. Только вот на фотографии – усталый пожилой человек. И где же те огромные, мягкие, нежные, с вечной еврейской грустью глаза? Осталась только грусть…
