Потом бабушка убрала все свои скляночки и сверточки и отправилась с кастрюлькой к соседям. Мне удалось урвать себе листик мяты (положила его под подушку) и немного мягкого мха, который я поглаживала, придумывая вопросы для интервью со студентом. Я записала все, что предложила у него узнать Вера Павловна, и на этом остановилась. Сосредоточиться было сложно. Я решила, что надышалась травами, и вышла посидеть на скамейке под нашими окнами. У кого-то из соседей галдел телевизор, лес на том берегу покачивался. Небо за ним потемнело, задумало грозу. Река беспокоилась, бежала, будто спешила укрыться от непогоды. А мне хотелось грозы, слишком уж было жарко.

Когда бабушка колдовала над травами, я вдруг вспомнила, как в детстве мама рассказывала мне истории про Пинегу, и из-за этих историй бабушкина деревня мне представлялась миром, где лешие крадут у грибников тропинки, а русалки полощутся у самого берега. Бабушке Тае в этом мире досталась роль доброй колдуньи.

Мама рассказывала, как однажды в жаркий полдень она с бабушкой Таей отправилась в лес. В какой-то момент они потеряли друг друга из виду, и мама испугалась, ведь лес она знала плохо. Она шла по тропинке, солнце обжигало кожу, а душное марево замедляло дыхание. Трава выглядела яркой, сочно-зеленой, цветы широко распахнулись и замерли, но почему-то совсем не было видно и слышно насекомых. Тишина давила так же, как и палящий зной. Тени совсем пропали. Слоистые облака неподвижно зависли над самыми верхушками деревьев. На секунду маме показалось, что кто-то крупный стоит у нее за спиной. Она повернулась, но никого не увидела. Хотела идти дальше, но тропинка исчезла, а ветви деревьев склонились так низко, что царапали лицо. Она пробралась сквозь спутанные цепкие ветки и вышла к просторному заросшему полю, где стояла одинокая сосна – здесь ее называют сосной лешего. Мама говорила, что в тот момент она забыла, как ходить, просто стояла и смотрела на сосну. Она была уверена, что кто-то заколдовал время и ее саму. Мама не помнила, сколько так простояла на пограничье между лесом и полем, первой половиной дня и второй, но расколдовала ее бабушка Тая. Она нашла маму и сказала, что в последний момент вырвала невестку из горячих лап Полудницы.

Еще мама говорила, что однажды при ней бабушка Тая оживила мертворожденного теленка, всего лишь прошептав ему что-то на ушко. А еще было, что у соседей стадо поросят по лесу разбрелось, найти никто не мог. А бабушка Тая отправилась одна в лес, там что-то сказала, что-то сделала, и все до единого поросята вернулись и после этого только у дома своего хозяина гуляли.

Иза ненавидела эти истории, поэтому мы с мамой закрывались в комнате и шептались, лежа под одеялом, оставив включенным только торшер. Тогда у нас над раскладным диваном на стене, как и у многих, еще висел ковер, и я рисовала на нем пальцами узоры, бродила по извилистым дорожкам, представляя, что я бреду все дальше и дальше по пинежскому лесу и спасет меня только колдовство.

А еще я любила, когда мама читала сборник пинежских загадок, который назывался «Загадки северных рек». Я постоянно загадывала маме что-нибудь оттуда.

– Мама, угадай. Что на сарай не закинешь?

– Дым, – отвечала мама.

– А что к стене не приставишь?

– Дорогу!

– Какая глупость, – вставляла Иза.

– Никого она не обижает, а все ее толкают, – не останавливалась я.

– Дверь! – смеялась мама.

Ответы, как и сами загадки, мы знали наизусть.

Все это осталось в глубоком детстве, и ни про каких леших и полудниц я не вспоминала, как и про бабушкино колдовство, пока не увидела все эти травы. Мне захотелось подкрасться к дому Алексея и заглянуть в окно – посмотреть, что делает бабушка Тая. Про икоту я от мамы никогда не слышала. Что это за болезнь, которая заставляет съесть целую курицу до последнего перышка?

Я сделала несколько фотографий на телефон. Изба бабушки Таи на переднем плане, слева заросшая тропинка, а дальше – все дома, дома, все меньше и меньше, упираются в золотистое небо, исполосованное проводами электропередачи. Если бы не эти столбы и телевизионная тарелка на одном из домов, можно было бы сказать, что с тех пор как Пришвин побывал здесь сто лет назад, ничего не изменилось. Лавела была настоящей глухой деревней, в Карпогорах по сравнению с ней жизнь просто кипела. В одном только доме творчества, да даже в одном только кабинете Веры Павловны, звуков было больше, чем во всей Лавеле. Даже собаки не лаяли, здесь вообще, кажется, не было собак, кроме соседской. Телевизор тоже выключили, может быть, из-за приближающейся грозы?

Облако комарья, которое вилось надо мной, куда-то сдуло, тучи тяжелым одеялом опустились на лес. Я вернулась в дом, пока не ливануло, села за стол и набрала маму.

– Ну как там мой ребенок? – раздался ее веселый голос.

– Мам, знаешь что-нибудь об икоте?

– Как перестать икать? Целые сутки прошли, столько нового должно было у тебя произойти, а ты об этом!

– Нет, я про другую икоту. Бабушка Тая сказала, что у ее соседки икота, но это что-то другое.

– А-а… Что-то такое было, да. Но ты лучше расскажи, как в редакцию съездила.

– Дали первое задание. Взять интервью у студента из Питера. Он приехал сюда на реставрацию храма в Суре.

– Надо же, храм наконец реставрируют?

– А ты там была?

– Да, мы ездили туда. Ты тоже там была. Мы тебя крестили в этом храме.

– Вера Павловна, мой редактор, сказала, что помнит тебя.

– Да? Интересно. Не думаю, что мы встречались. Но все может быть.

– Они с отцом были одноклассниками.

– Понятно. Ну, я ее не помню.

– А в редакцию меня возит Алексей, сосед.

– Алексей? Точно он?

– Да, а что такого?

– Странно, он же пил. Думала, теперь уж совсем спился.

– Нет, бабушка Тая говорит, завязал…

– Ну раз так говорит. Она уверена, что тебе не опасно с ним ездить?

– Думаю, да, раз она его попросила.

– Хорошо. Но я ей все же позвоню.

– Ладно, мамуль. Мне надо придумывать вопросы для интервью. Скажи только, что там с Изой?

– Целый день спрашивала, не звонила ли ты. Сейчас пойду обрадую ее, что все хорошо.

– Да уж, обрадуется она.

– Прекрати. Она за тебя переживает.

– Знаю. Все хорошо.

– Ну и умница. Целую, спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Только сейчас я заметила, что на столе все еще лежит вчерашний пирожок для домового. Но теперь он был как будто надкусан. Наверное, бабушка Тая отщипнула, пока я не видела. Я тоже отломила кусочек и скатала его в комок.

Бабушка Тая вернулась, когда я уже заканчивала свою работу. Было около десяти вечера.

– Антонине получше, слава богу, слава богу, – сказала бабушка Тая, присаживаясь ко мне за стол.

– А что было-то?

– Икота у ней заревела.

– Как это? Икает и не может остановиться?

– То другая икота у Антонины, болючая очень. Сидит в ней, кричит, скребется. Причитает все, а потом как заревет, захохочет. Порой бывает, заорет так, что у Антонины дыхание спирает. Потом проходит.

– А врачи что говорят?

– Да какие там врачи. Возили Антонину в Архангельск, этих самых врачей собирали, но не поняли они, что это за болезнь такая. Решили, что кликуша, да и все. Никак не помогли, не вылечили. Только мне и остается травами ее поить.

– Мама говорила, что ты могла теленка мертвого на ноги поставить. Ты вроде как колдунья?

– Не колдунья, упаси Господь. Хотя по первому времени меня колдуньей называли. Думали, я охотиться на лосей мешаю, увожу их по лесу все дальше от охотников. Думали, и рыбу я распугиваю. А мне это зачем? Я тоже есть хотела. Никому зла не желала. А потом я людей лечить стала, поросят нашла, которые разбрелись тут у нас за Лавелой. Слово правильное знала. Меня тогда уважительно знахаркой стали называть.

– А, по-твоему, икота – это что?

– Сила нечистая, что же еще. С икотницами стараются не знаться, говорят, что они с чертями водятся.

– А тебе не страшно?