– «Пятнадцать лет назад я был ещё ребёнком, пять лет от роду. Я ещё учился осознавать себя, но уже давно понял, что расстраивать отца, Роберта Холста – себе дороже. Отец уже был генералом, не смотря на свой возраст ему пришлось возглавить императорское войско вместо своего отца. Эта должность требовала суровости характера и неизмеримой силы духа, иначе было не выжить даже рядовому солдату, что уж говорить о генерале армии. На его плечи легла тяжёлая ноша. Он занимался тренировкой рекрутов, отвечал за стратегию и ход боя, убивал и видел, как убивали его подчиненных и друзей. Пусть он изначально и не был столь суровым и требовательным человеком, но занимаемый пост не оставил ему выбора и в двадцать четыре года он был уважаемым и устрашающим мужчиной со стальной закалкой. Однако такой страх он наводил не только на солдат в армии, но и на своих домочадцев, в особенности на своего единственного сына – меня. Судьба распорядилась так, что собственная мать не желала знать меня, а всё из-за того, что брак между Грейс и Робертом был по договоренности. Её выдали замуж в шестнадцать лет, и она явно была против, но её мнения никто не спросил. Покинув родной дом ещё девочкой, в семнадцать лет она уже родила наследника – Джонатана Холста, но полюбить ребёнка от мужчины, что по слухам в первую брачную ночь был груб с ней, была не способна. И лишь покинув чрево своей матери, я лишился материнского тепла, а любви так и не познал, меня вырастила кормилица и служанки, которые и рассказали мне эту неблаговидную историю моих родителей. Отец не интересовался мной до пяти лет, но как только я немного подрос и был способен держать в руках деревянный меч, отец занялся моими тренировками, что немногим отличались от армейских. В первое время я был несказанно рад тому, что хоть один из родителей обратил на меня внимание, но уже скоро поняв, что раньше было лучше, стал всячески избегать Роберта, что получалось практически никогда, ведь за мной были приставлены служанки и охрана. Так и начались суровые будни, я тренировался до изнеможения и кровавых мозолей, а за невыполнение поставленных задач был бит палками или плетью. Мои детские слёзы и мольбы никогда не давали положительного эффекта, только отрицательный. И как-то раз отец провёл со мной беседу, которую я помню слово в слово:

– Джонатан, своими слезами ты показываешь свою слабость. Мужчина должен быть сильным и обладать волей, подобной горам. Ты сын генерала, ты не имеешь права срамить моё имя, и я выбью из тебя твои сопли собственными кулаками. Никто тебе не поможет, ты можешь рассчитывать только на себя. Сейчас ты меня не понимаешь, но потом будешь благодарен мне за то, кем ты станешь, когда поймёшь, что твоя жертва сейчас – в будущем спасёт жизнь тебе и твоим близким. Я не проявлю и капли жалости, особенно к собственному сыну и наследнику. Только под гнётом невзгод получаются сильные люди и моя родительская ответственность вырастить из тебя сильного и смелого мужа, а не бесхребетного размазню, что думает лишь об удовлетворении собственных потребностей. Так учили меня, так я учу тебя. А сейчас поднимайся с колен и беги ещё три километра.

Так тренировки продолжались изо дня в день и Роберт держал своё слово, он ни единого раза не проявил жалости и сострадания, даже когда я был серьёзно ранен и когда жар сжигал меня изнутри, когда мне было настолько одиноко, что хотелось бросить всё и сбежать, особенно после встреч со своей матерью, что никогда не разговаривала со мной, даже из вежливости, а лишь осуждающе смотрела на меня и искренне считала меня виновным во всех несчастьях и несправедливостях, что случились с ней со дня замужества. “Возможно, мамочка со временем поймёт, что я её очень люблю и приласкает меня, скажет пару добрых слов, даст мне сил преодолеть те испытания, коим подвергает меня отец, хоть раз даст почувствовать, что я тоже любим, что я нужен, хоть кому-то”, наивно думал я тогда, но чуда не случилось и вот мне уже десять и отец строгим голосом втолковывает мне, что я отправляюсь жить, учиться и тренироваться с сыном самого императора и что я должен защищать его ценой собственной жизни, должен поддерживать его и быть усердным во всех науках и тренировках и если случится так, что принц невзлюбит меня и будет строить мне козни, то я должен сносить всё со смирением и ни в коем случае не жаловаться, а попытаться заслужить расположения юного принца.

В душе я уже представил тебя сущим дьяволом, что будет всячески глумиться надо мной и подвергать меня испытаниям похлеще отца. На подсознательном уровне я начал недолюбливать тебя и с тревогой в сердце ожидал нашего первого знакомства. В тот знаменательный день отец отправился вместе со мной во дворец императора и спустя час поездки в карете, мы достигли дворца. Юный я ещё никогда не видел императорского дворца вблизи, его величие, и красота поражали моё детское воображение, а размеры повергали в трепет. Перед нами раскрылись массивные ворота и стража дворца пропустила карету с гербом дома Холст внутрь. Проехав немного по вымощенным плиткой дорогам, ведущим к главному дворцу, мы достигли ступеней, на которых стояли приближённые императора, в ожидании отдать честь прибывшему генералу и его сыну, а на самом верху стоял сам император, молодой мужчина в красной мантии, а рядом с ним стоял светловолосый мальчик в изящном наряде и взгляд его серых глаз искрился нетерпением и любопытством. “Он прекрасен”, подумал я в тот момент, “За ним я готов следовать хоть на край света, готов сражаться за него до последней капли крови и отдать жизнь во славу Его Высочества”.

– Ваше Величество, Ваше Высочество, рад приветствовать. Ваш покорный слуга прибыл со своим сыном, – приветствовал Роберт, одновременно поклоняясь вместе со мной.

– Будет тебе, Роберт, тут все свои, остановил нас император. – Так это юный Джонатан? А ты копия своего отца. Достойный наследник. Познакомься с моим сыном, принцем Аланом Лонграссом. Он твой ровесник, я надеюсь, что вы подружитесь и станете настоящими товарищами. Алан, будь добр с гостем, – сказал тогда император.

Я весь трепетал от его величия.

– Слушаюсь, отец император. Мы подружимся, правда, Джонатан? – хитро ухмыльнувшись, спросил ты меня.

– Как будет угодно Вашему Высочеству, – безэмоционально проговорил тогда я, хотя в груди моей разливалось восхищение.

И именно с этого момента началась моя настоящая жизнь. Ты оказался замечательным сорванцом, но ты был чрезвычайно добр ко мне, мы вместе преодолевали все тяготы обучения, помогая друг другу и постепенно стали нерушимой опорой друг для друга. Я помню, что ты не единожды пытался узнать у меня, почему я такой закрытый и безэмоциональный, но я так никогда и не сказал тебе о том, что внутри меня всё мертво и только твоя доброта заставляла меня чувствовать себя живым и предавала смысла моей суровой жизни и уж тем более я не рассказывал, что хотел бы жить по другому и не возвращаться в отцовское поместье каждое лето и не перенимать на себя все обязанности отца, пусть и в далёком будущем. Я даже самому себе боялся признаться в этих мятежных мыслях, если бы отец узнал о таких трусливых помыслах, то забил бы до полусмерти. Но теперь мне больше нечего бояться и пусть моей смелости до сих пор не хватает для того, чтобы сказать тебе это в слух, но быть может, так будет лучше, мой самый лучший и единственный друг».

***

Джонатан старался держаться поблизости с Аланом, так как считал, что вся эта затея не безопасна и на любом шагу их могла поджидать неведомая опасность, а дефицит военного оружия только сильнее обострял все чувства, выкручивая их до максимума, чтобы невзначай не пропустить скрытого нападения или ловушки, тем более после того самого ведения, которое явно призывало одного из них отдать жизнь во славу будущего империи. Алан же в свою очередь, практически ни на что не обращал внимания, он был мрачен и подавлен, ему так много хотелось сказать, но он не мог произнести и слова по причине того, что боялся выдать себя. Да и он просто не знал, что можно сказать. Он безумно переживал за Джонатана, пусть ему была не известна та печальная история, которую его друг недавно мысленно поведал ему, но он точно знал, что тому будет нелегко принять его выбор и смириться со смертью друга и поэтому, сам того не ведая, он решил точно так же исповедовать свою душу в мысленном обращении к другу: