Долго массировали ее, били вениками по попе и спине, целовали ее, омолаживали и вскоре продолжили пить пиво, дошедшее от происходящего до +400⁰ C.

– Это не пиво, а чудо, – сделал очередной глоток Блок, – оно прилетело на Венеру с Марса. А мы на Земле. Значит, Земля – это сумма их.

– Конечно, – положила руку на бедро Владимиру Тэффи, – Земля – это то, что больше себя, – и ее рука поползла выше, как лавина, накрывшая небо.

Закурили по сигарете и выдохнули первые четыре главы «Войны и мира», которые под потолком стали остальной частью романа. Они прочли его, экранизировали при помощи глаз, видящих вместо бетона небо, и поехали на метро туда, где Красная площадь становится черной, так как кровь Христа запеклась. Погуляли и поняли: трое мужчин не могут держать женщину одновременно за руки потому, что они – колеса легковушки, а не мотоцикл с коляской.

– Ведь четверо – это авто, друзья мои, – объяснила Тэффи, – это четыре колеса.

– И которое колесо – женщина? – удивился Блок.

– Спущенное, которое надо накачать, – прыснула Тэффи и повела мужчин подальше от Красной площади, чтобы отдохнуть от крови Христа. Она привела их к себе домой и постелила на полу всем четверым. Сама легла между Есениным и Маяковским и сказала:

– Это чтобы один всегда ревновал и не давал нам стоять нам на месте. Двигал историю вперед.

– Ясно, – ответил Блок.

Он повернулся спиной к целому миру и провалился в него, уйдя в крепкий сон, похожий на лицо Параджанова, увидевшего весь без исключения космос: каждую планету, черную дыру и звезду.

9

Утром Владимир проснулся от того, что Тэффи пела «Летел голубь», Блок и Есенин тоже открыли глаза, и Тэффи, прекратив музицирование, сказала:

– А вот «Баллада о солдате». Хороший, прекрасный фильм. Почему у Алеши ничего не выходит с девушкой? Потому что у нее жених есть, как она говорит? Нет никакого жениха. Она расцветает просто, когда ее ловит часовой в вагоне, Алеша заступается за нее, является лейтенант и спрашивает у Алеши:

– Девушка с тобой?

Он говорит:

– Да.

А она отрицает:

– Нет.

А почему? Потому что она с ними троими. Вот и кино в плане любви, то есть основного и главного, кончается ничем.

Блок поморщился и сказал:

– Полностью согласен. Но поймут ли нас остальные? Вот напишу я или Владимир об этом, всех собак спустят на нас. Не иначе, никак.

– Кто не рискует, тот не пьет шампанского, – встал Есенин и пошел в ванную умываться.

Долго смотрел на себя в зеркало и видел Блока и Маяковского по бокам, целующих его в голову – в голову Тэффи, смотрящую на него черной дырой и звездой.

– Ну и дела, – выдохнул он.

Вернулся и предложил тоже вставшей компании почитать вслух Блока, так как увидел его книгу на полке.

– Хорошо, – согласилась Тэффи, взяла книгу и стала читать «Двенадцать».

– Революция имени Христа, – рассмеялся Сергей.

Тэффи заварила после чтения чай и усадила мужчин на кухне. Там они сделали по глотку, подобному гигантскому слалому, и посмотрели в окно: в нем пролетал самолет, не отличающийся от слона. Они сфотографировали его и продолжили пить чай, текущий им в рты с горы. Тэффи произнесла:

– Вспомнила старый фильм «Холодное лето пятьдесят третьего». Он говорит о том, что со смертью Сталина и Берии Сталин и Берия перешли в низы, в сам народ. Пока не пришел к власти Брежнев, Прежнев, задница Сталина. А между и после них – банды, братки. Это и девяностые годы. И вот спасти поселок (читай – Россию и целый мир) проще одному, чем многим. Потому и теплоход «Красин» проходит мимо. Мимо абсолютно всего.

Блок взял в руки газету и стал вслух читать: «После смерти сейчас люди превращаются в богов или зверей и возвращаются на землю. Как отличить Бога от зверя? Они буквы, и на земле они пишутся по-разному: Бог с большой буквы». Есенин хмыкнул и спросил, кто автор статьи. Александр поискал глазами по бумаге и ничего не нашел:

– Оторвано имя автора. Но так даже лучше, нет?

– Не знаю, – Сергей задумался и поцеловал Тэффи руку.

Та в ответ чмокнула в плечо Блока, тот пожал длань Маяковскому, и Владимир взял на руки Тэффи и закружился с ней.

– Ты уронишь меня, Владимир, – рассмеялась она и припала губами к его жилке, бьющейся на шее, словно копер, чтобы выстроить Бога выше.

Есенин, насмотревшись на них, сказал:

– Рада в фильме «Табор уходит в небо» отказывает пану и, по сути, Зобару потому, что хочет третьего к ним мужчину. Это и символизирует нож Зобара, убивающий ее. Хочешь троих – так умри? А третий мужчина ее – свобода. Именно она дала возможность любви вчетвером. Но пока на местах. Иногда и чуть-чуть. Вот в чем смысл кино, снятого в каждом дне.

Тэффи закурила и произнесла:

– Как бросить курить? Представить, что чашка кофе есть сигарета. Дымок идентичен ей. Каждый глоток – затяжка. Все дело в воображении. Все наши проблемы от нехватки его.

– Так и есть, – согласился Есенин, забрал у нее сигарету и потушил о воздух ее, представив, что это вода, закипающая в кастрюле. – Можно вместо курения писать стихи: слово – сигарета, буква – затяжка. Или прозу, конечно. Да какая тут разница?

– Никакой, – молвил Блок и пошел мыть свою кружку, все еще хотящую целовать его рот. – Вспомнил фильм «Одинокая женщина желает познакомиться».

– Там тоже марсианская – советская четверка? – вопросила Тэффи, сидя на стуле, как король и королева одновременно.

– Там скорее о причинах распада Союза. Там несоответствия. Героиня клеит четыре объявления, к ней приходит один, приводит второго, а она ждет троих, потому и общается с соседкой, к которой ходит еще один. Все не стыкуется и не сходится. Вот и гибнет СССР.

– Согласна, не фильм, а недоразумение. То ли дело «Папаши». Женщина спит с троими и рожает то ли от одного, то ли их всех. На Западе или ни слова о сексе и союзе по законам Марса, или всё в лоб.

Собрались и пошли на улицу, сели на лавочку у подъезда, где Маяковский сбил тростью цветок «Бабуля», шепчущий «проститутки и сволочи», и сказал:

– Проститутки? Хм. Думаю, секс – это не секс как раз с проституткой, а с тем или с той, кто секса не хотел, но захотел после встречи с вами.

Тэффи продолжила свою тему:

– В «Бриллиантовой руке», конечно, Папанов и Миронов охотятся за бриллиантами в гипсе Никулина, спору нет. Но параллельно хотят секса с его женой, не без него, а с ним. Потому Миронов дарит два мороженых сначала ей, а потом исправляется – детям. Ей вручает в итоге цветы, хоть все сказано прежним.

– Да-да-да, – улыбнулся Есенин, – иначе это и другое советское кино не смотрелось бы сейчас. Вообще.

Мимо шагали люди, отрезанные от Бога, кровоточащие, льющиеся, следом бежали собаки и кошки и слизывали любовь, имеющую красный цвет и соленый вкус. Машины чуть вдалеке ехали во все стороны одновременно и ничем не отличались от взрыва. От него кайфовали водилы и пассажиры и жили в двух, трех, четырех и даже пяти экземплярах. Думали пойти на утренний сеанс кино, но в итоге вернулись к Тэффи, взяв четыре бутылки «Бордо», разлитого подпольно на Марсе. Вошли в пенаты ее, закружились, как осенняя листва, но не упали вниз, а обратно прицепились к веткам. Как ладони, отрубленные на Востоке. Хотя если отрубить ладонь, то человеком будет она, но никак не оставшееся тело вместе с душой. Именно таковы Марс и Земля, бывшие когда-то одним. Как снеговик или снежная баба. А вершиной была Луна. Тэффи на это сказала:

– Полностью согласна, а руки, кулаки – Фобос и Деймос.

Усадила мужчин за стол и налила им вина, чтобы они выпили ее кровь, экстраполированную от нее. Сама выпила из горлышка и извинилась за это:

– Мне сегодня можно. Потому что я родилась. Только что. Я ваших объятиях. Ваши объятия – вагина. Вот я выскользнула из нее.

И она глотнула еще, чтобы два глотка в ее животе поцеловались и опьянели от этого, сделав пьяной ее.

10

Опьянение шагало по их спинам и головам, рубило их, восстанавливало, выкуривало, как гашиш, откладывало эти головы, впитывало их, подбрасывало, ловило иногда и в том случае, когда не ловило, это было минутной трезвостью их троих. Тэффи вздымалась голой, поднималась до верхнего этажа, не обращая внимания на потолки, и возвращалась затем, чтобы увлечь трех мужчин, даже не мужчин, с поэтов, с собой.