– Двенадцатое апреля тысяча девятьсот восьмидесятого года. Тридцать один год.

Постовенцев мельком посмотрел на вторую страницу бабкиного паспорта: да ей едва за пятьдесят, оказывается, это просто выглядит она такой мымрой.

– Когда вы в последний раз видели свою дочь?

– Двенадцатого вечером.

«Два дня назад, – подумал капитан. – Не так-то плохо. Гуляет женщина где-нибудь, не задумываясь о том, что мать-карга по милициям бегает».

– Что произошло перед ее уходом?

Бабка взглянула надменно:

– Я вас не понимаю.

– Перед уходом Анны вы не ругались? Не ссорились?

– Почему мы должны были ссориться?

«Господи, дай мне сил», – взмолился про себя капитан.

– Перед уходом Анны из дома состоялся между вами какой-нибудь разговор?

– Разумеется, состоялся. Мы живем в одном доме и общаемся постоянно.

Постовенцев готов был уже швырнуть бабке незаполненный протокол и сказать, чтобы она шла с ним в прокуратуру, в Следственный комитет, в Верховный суд по правам человека и даже в преисподнюю, но Анастасия Александровна Ведиляева то ли почувствовала его решительное настроение, то ли просто сжалилась над капитаном, потому что принялась рассказывать почти без паузы:

– В девятнадцать ноль-ноль я села писать письмо своей давней подруге. Анны еще дома не было. В начале девятого я закончила письмо, запечатала его в конверт и сразу отправилась звонить дочери, потому что в двадцать один ноль-ноль ей необходимо было находиться дома, я хотела выяснить, далеко ли она пребывает.

– А зачем ей в девять нужно было быть дома?

– Не в девять, а в двадцать один ноль-ноль. Мы говорим о вечернем времени.

– Хорошо.

– Ей необходимо находиться дома, поскольку имеется утвержденный график.

Утвержденный матерью график возвращений домой имел бы смысл для девочки восьми лет, мог как-то воздействовать в тринадцать, но в тридцать один показался Постовенцеву несколько бессмысленным. Для очистки совести он спросил, была ли пропавшая дееспособной и не имела ли отставания в развитии. После чего получил гневную отповедь и обещание немедленно отправиться к начальству с заявлением о его хамском поведении. В итоге капитан смирился со своей участью и стал просто записывать за бабкой ее неторопливое повествование.

Из последнего следовало, что Анна Ведиляева ушла из дома после конфликта с матерью, возникшего из-за опоздания. Появившись в начале десятого, она нарвалась на выговор, после чего, по словам карги, «повела себя неадекватно»: устроила истерику, заявила, что уходит навсегда, собрала вещи и вылетела из дома, хлопнув дверью.

На этом месте капитан мысленно поаплодировал пропавшей. Бабка, разумеется, рассчитывала на немедленное возвращение блудной дочери, но та не появилась ни на следующий день, ни через день, да еще и перестала отвечать на телефонные звонки. После этого карге ничего не оставалось, как обратиться за помощью к правоохранительным органам.

– Где сейчас может находиться ваша дочь, вы, конечно, не в курсе, – пробормотал капитан скорее для себя, дописывая последнюю строчку.

Бабка возмущенно фыркнула:

– Хорошая была бы я мать, если бы не знала! Она у своего дружка.

– Так вы знаете, где она?!

– Разумеется.

– Зачем тогда… – У Постовенцева не хватило слов, он только смотрел то на невозмутимую бабку, то на заполненный протокол. – Безвестное исчезновение – это когда человек пропал без вести! Бе-ез ве-ес-ти-и!

– А у меня и нет от нее вестей. И на порог она меня без милиции не пустит. Дверь не открывает. А у меня имеются основания полагать, что в отношении нее, пользуясь ее беспомощностью, совершаются противоправные деяния.

Бабка загнула фразу совсем как из постановления о возбуждении уголовного дела – не иначе тренировалась перед походом.

Постовенцев, секунду подумав, принял единственно верное решение:

– А давайте-ка мы сейчас съездим на это место и посмотрим, что за противоправные деяния там совершаются…

…Разрешилось все достаточно быстро. Выехав на место, капитан без особого душевного смятения вошел во двор частного домика, где сразу и обнаружил пропавшую без вести Ведиляеву, мирно ощипывавшую курицу. Увидев милиционера, она выронила тушку в тазик с водой и убежала в дом, откуда немедленно выскочил мужик лет тридцати пяти и стал орать, что капитан вторгся на частную территорию и совершил незаконное проникновение в его владения. Благо старая карга оставалась в патрульном «уазике».

Постовенцев коротко, но доступно объяснил, где и при каких обстоятельствах он желал бы видеть и частную территорию, и владения, и самого мужика, после чего изложил цель приезда. Ставший несколько покладистее мужик привел из дома Ведиляеву, которая высказала желание дать письменное объяснение, что ее никто насильно не удерживает, с гражданином Полоцким она проживает по своей воле, тогда как к карге, напротив, больше никогда не вернется. Последние слова услышала вылезшая-таки из патрульки бабка, разгорелся скандал, не без труда улаженный с помощью водителя «уазика».

Для проформы отобрав пару объяснений и заявление о прекращении розыска от бабки, Постовенцев оставил семейство самому решать душещипательные вопросы и уехал в отдел.

Регистрируя материал в дежурной части, капитан отметил необычное оживление: дежурный нервно орал на кого-то по телефону, от отдела отъехало сразу три служебных автомобиля, в воздухе висело напряжение. В отделе он работал не так давно, перевелся в Борисовский ОВД два месяца назад из тихого Ленинского района, поэтому верную оценку возникшей суете давать и не пытался. Получив материал, он отправился в уголовный розыск, где у входа столкнулся с комитетским следователем Королевым, который проскочил мимо, торопливо поздоровавшись, а возле двери в свой кабинет – с начальником розыска. Газиев с напряженным темным лицом стремительно прошел мимо, заметил Постовенцева и бросил на ходу:

– Макс, бери Алексея и Романа, летите в Степной. У нас труп из «серии».

– Из какой «серии»?

– Маньяк из хутора объявился.

Постовенцев вопросов задавать не стал, хотя ничего и не понял, поспешил в кабинет к Демьяненко, тот как раз собрался уходить. Капитан торопливо объяснил ему ситуацию и поинтересовался:

– Что за маньяк? Какая «серия»?

– Плохо дело, – озабоченно пробормотал Демьяненко, закрывая и опечатывая сейф. – Дягилеву уже говорил?

– Нет, не говорил. Что за маньяк-то, Леш?

– Да вот маньяк у нас. – Голова Алексея была занята явно другим; он поспешно вышел из кабинета, пропустив вперед Постовенцева, быстро закрыл дверь на один оборот ключа и пошел вперед по коридору. Когда к ним присоединился Дягилев и вся троица торопливо села в его машину, над Постовенцевым сжалились.

– Восемь лет назад на территории начались убийства девушек, – пояснил ему Роман, заводя автомобиль. – Убивали одним способом: душили, насиловали, потом обливали бензином и поджигали. И все время летом, с июня по август. В две тысячи шестом было совершено последнее убийство, после чего все прекратилось. Был, правда, еще один труп, девочку пятнадцатилетнюю изнасиловали и сбросили в канал, но то убийство с «серией» не связали, хотя все признаки были налицо. – Машина вывернула с пятачка перед отделом и выехала на проезжую часть. – Там подозреваемый был установлен, в розыск объявили, только без толку. И вот все-таки опять выстрелило, и снова возле хутора Темного. Там до Степного – два километра.

– А с чего вы взяли, что это убийство тоже из «серии»?

– Так это же ты мне сказал.

– Я?!

– Ты откуда про маньяка узнал?

– От Газиева. Он сказал, что… ах ты черт, вспомнил. Ну хорошо, а он с чего взял «серию»?

– Приедем на место – посмотрим. Официально, кстати, никакой «серии» нет, в комитете дела возбуждены по факту убийств и в одно производство не соединялись.

В поселок Степной они приехали позже следователя Тараненко, который на своей BMW примчался за считаные минуты, заодно захватив и судебно-медицинского эксперта. Место происшествия они увидели издалека: черный автомобиль следователя, «Нива» участкового, два гражданских «жигуленка» и «уазик» ППС стояли на обочине трассы в сторону Борисовска. Справа от дороги был неширокий канал, почти полностью заросший камышами.