Они с Диной вернулись на все ту же улицу 25 Октября и мимо кафе «Льдинка» (не забыть в дальнейшем, еще одна достопримечательность Владивостока) подошли к «Арагви».

Разумеется, и здесь пропускным билетом в красивую жизнь послужила пятирублевая купюра. Народу в ресторан набилось много, дело шло к девяти. Синичкин оценил диспозицию: как и вчера в «Челюскине» – «Версале», в заведении гуляли моряки, бандиты, ночные бабочки, деловые. Кто-то из них вскорости должен выйти с ним на контакт – а может, это был просто блеф.

– Ты что предпочитаешь пить? – спросил он Дину. – Водку, коньяк, «Буратино»[12]?

– А что мы будем есть? – не растерялась девушка.

– Сациви. Шашлык из телятины. Одобряешь?

– Тогда закажите, пожалуйста, красного сухого вина. «Саперави» или «хванчкару».

«Ух ты, – подумал он, – девушка не промах, знает, что мясо надо закусывать красным, и в сортах разбирается. Не так она проста, эта девочка из Арсеньева».

Подскочил официант. Синичкин попросил бутылку «хванчкары», коньяка пять звезд, закуски и шашлык.

– Шашлык два раза, сациви два раза, – повторил половой, – бадриджани два раза, бутылка «хванчкары». Коньяк в бутылке подать не можем, только в графине. – Обычная уловка советского общепита: коньяк, налитый в графин (как и водка), прекрасным образом разбавлялся. В бутылке, впрочем, тоже, но это было сложнее.

– Тащи графин.

Девушка ела, можно сказать, с большим аппетитом. Или с тщательно скрываемой жадностью. Похоже, для нее это был первый прием пищи за день. По крайней мере, не обедала она точно.

Синичкин чокнулся с ней коньячной рюмкой.

– Давай, за знакомство. Брудершафт пить не будем, но прошу тебя: называй меня на «ты», а то я себя стариком чувствую.

– Хорошо, П-петя.

Девушка быстро захмелела – скорее, не от вина, которое она пригубляла по глоточку, а от сытной и вкусной еды.

– Я з-закурю? – Она взяла из его пачки «мальборину», он подал ей огня зажигалкой «Зиппо». Девушка неумело затянулась и закашлялась.

Завсегдатаи с соседних столиков мельком взглядывали на них с интересом: что еще за новые кадры, никогда таких не видывали. Однако на контакт с Синичкиным никто выходить не торопился.

На эстраду вышли ресторанные лабухи, заиграли. Чтобы сразу завести публику, начали с хита прошлого и нынешнего сезонов – песни, под которую танцевали все рестораны и дискотеки Союза:

«Синий-синий иней лег на провода!»[13]

Публика в ресторане, изрядно разогретая, пустилась в пляс.

Отыграв быстрый «Иней», группа, по законам жанра, начала явный медляк. Зазвучали первые, неизвестные Синичкину аккорды, а Дина в лоб спросила:

– Потанцуем?

Неудобно было отказывать девчонке, и они вдвоем протолкнулись ближе к эстраде – танцевали теперь едва ли не все присутствующие, за исключением пары столов, занятых совсем уж деловыми пузатыми мужчинами средних лет.

Moonlight and vodka, takes me away, midnight in Moscow is lunchtime in LA[14], – заголосил ресторанный певец. А потом зачин:

Espionage is a serious business,

Well I’ve had enough of this serious business,

That dancing girl is making eyes at me,

I’m sure she’s working for the K. G. B.

In this paradise, as cold as ice[15].

Диана танцевала хорошо и слушалась его. Тело ее было сухое и крепкое, но оно по-прежнему не вызывало у Синичкина-«Зверева» никакого отклика. Девушка прижалась к нему плотнее и стала подпевать, переиначивая слова – губы касались его уха, щечка терлась о щеку:

Moonlight and vodka, takes me away, midnight in Vladik is sunrise in LA[16].

Потом она проговорила, так же интимно, прямо в ухо:

– Боже мой, как же я хочу отсюда уехать! Свалить на фиг!

– Из Владивостока?

– Да при чем тут Владивосток! Из Союза вообще! Из совка этого! Жаль, что ты не моряк.

– А что было б, если б моряк?

– Ты б меня устроил куда-нибудь на корабль, хоть буфетчицей. А я б в первом западном порту выпрыгнула из иллюминатора, как Гасинская, и поминай как звали[17].

– Хм, коли так, и у меня были б неприятности: я ведь тебя устраивал.

– А ты б тоже свалил.

– Да меня как-то и здесь неплохо кормят.

– Да? А на кого ты работаешь?

Он не успел ответить, как хотел: «На себя», – когда Синичкина сильно и больно пихнули локтем в спину. Он чуть не повалился на Дину, удержался, однако пришлось оставить партнершу и резко обернуться.

Прямо перед ним стоял парень лет двадцати пяти.

– Ты че пихаешься? – вопросил чувачок. – Оборзел?

Новая потасовка в чужом городе совершенно не входила в планы «кладовщика Зверева», поэтому он кротко сказал – наплевать, пусть Дина и прочие посетители «Арагви» упрекнут его в трусости:

– Извини, я нечаянно.

– Да ты мне лапшу тут на уши не вешай, чаянно-нечаянно, борзеешь, падла? А ну, пойдем выйдем, поговорим!

Ничего не оставалось, кроме как шепнуть девчонке:

– Подожди меня за столиком, я скоро, – и отправиться вместе с провокатором к выходу из кабака. Краем глаза опер заметил, что параллельным курсом следуют двое других парней. «Опять один против троих, – мелькнуло у него, – ну ничего, справлюсь, лишь бы у мужиков финок или кастетов в арсенале не было».

Мимо швейцара они вышли на улицу. Обидчик шествовал впереди, но и сзади Синичкин чувствовал опасное приближение. Выйдя на улицу, он отскочил в сторону и резко развернулся. Один из тех, кто шел следом, приблизил к нему свою башку:

– Ты хотел с главным по рыбе побазарить?

Голос его и лицо в неверном уличном свете показались оперу знакомыми. Ба! Да это ж тот самый молодчик, что вчера подсаживался и пил его коньяк в «Челюскине». Значит, провокация во время танца была подстроена. Ловко.

– Да, хотел, – кивнул Синичкин.

– Карманы свои покажи.

Опер безоговорочно достал из куртяшки-«ливайса» паспорт, пропуск, военный билет и портмоне. Сигареты и зажигалка остались на столике. Парень, не говоря ни слова и никак не объясняясь, сунул все его документы и деньги себе в карман.

– Садись, короче, в машину.

В те времена во Владивостоке японские праворульные машины были такой же редкостью, как и по стране. Они заполонят город и весь Дальний Восток в девяностые, когда социализм кончится. А в восемьдесят первом за два дня в Приморье Синичкин-старший не увидел ни одной иномарки – эта оказалась первая. Она подрулила с противоположной стороны улицы и стала лицом к потоку автомобилей, так что переднее пассажирское сиденье оказалось у тротуара, рядом с опером. Шестерка, который вчера подсаживался к нему за столик, предупредительно открыл дверцу. Два других чувака, вышедших из ресторана вместе с ними, куда-то слиняли.

Синичкин залез на сиденье. Шестерка поместился сзади.

– Извини, чувак, – пробормотал он, – из соображений безопасности. Меньше знаешь, крепче спишь, – и сзади накинул на голову опера черный непрозрачный пакет.

Машина резко снялась с места, развернулась – видимо, презирая правила, потому что вызвала истерические гудки встречных и попутных – и рванула вниз по улице 25 Октября. Быстро повернула налево – насколько успел Синичкин разобраться в местной топографии, то была опять улица Ленинская. Однако вскоре авто заложило вираж направо, потом налево, а потом как вкопанное остановилось. Вся поездка заняла не более десяти минут.

Раздался лязг отодвигаемых засовов, потом скрип открываемых ворот. Машина въехала (наверное) во двор и замерла.

Кем бы ни был человек, к кому привезли «кладовщика Зверева», дом его находился в понтовом месте – в самом центре города.

– Давай, дружище, выбирайся, – скомандовал сидевший сзади приспешник. Опер открыл дверцу и осторожно нащупал ногой землю.