Поручик Скарабеев представился директору кадетского корпуса генерал-майору графу Александру Юльевичу Борковскому в начале июля. Генералом, военными преподавателями, классными инспекторами и воспитателями из строевых офицеров Виталий Ильич был принят хорошо, несмотря на то, что шлейф гуляки и распутника дотянулся из Москвы до Нижнего одновременно с его приездом.
Поселившись в меблированных комнатах Павлы Жихаревой, поручик Скарабеев очень быстро сошелся с некоей Эмилией Кипренской, бывшей содержанкой известного в Нижнем Новгороде купца Масленникова, с которой опять-таки зажил, не таясь. Несмотря на клятвенные обещания отцу, стал поигрывать в карты, снова залезая в долги.
Через неделю вместе с другими офицерами кадетского корпуса поручик Скарабеев был приглашен его превосходительством Александром Юльевичем на званый обед. Вообще, приглашения офицеров в дом генерала были частыми, и дом директора кадетского корпуса служил для его офицеров чем-то средним между столовой и клубом.
За стол поручика Скарабеева посадили рядом с дочерью директора кадетского корпуса Юлией, девушкой шестнадцати лет, молчаливой и задумчивой, воспитанной, по словам самого генерала Борковского и его супруги Амалии Романовны, в самых строгих правилах благочестивой нравственности и религии.
По другую руку от Юлии сидел во время обеда поручик Анатолий Депрейс, гостящий в доме генерала чаще других офицеров. Вполне возможно, что частые посещения поручиком Депрейсом дома Борковских были связаны с дочерью графа Юлией, это мне предстояло прояснить. Равно как и то, почему совершенно нового человека в доме генерала Борковского сажают на званом обеде рядом с его дочерью, когда как все места за столом обычно строго распределены между именитыми гостями…
После обеда между Юлией Борковской и поручиком Виталием Скарабеевым завязался разговор, в ходе которого поручик имел неосторожность обронить такую вот фразу:
«У вас очень красивая матушка. Жаль, что вы на нее так мало похожи».
Во всяком случае, так девушка сказала отцу. Амалия Романовна, опять-таки со слов дочери, передает эту фразу несколько по-другому: «У вас замечательная мать. Какая жалость, что вы мало на нее похожи».
Так или иначе, но сказанное поручиком Скарабеевым их дочери и отцом, и матерью Юлии единодушно было принято скорее за нечаянную нетактичность, нежели за преднамеренное оскорбление. К тому же никакого повода нанести оскорбление дочери своего командира у Виталия Ильича не имелось. Конфликт между семьей Борковских и поручиком Скарабеевым разгорелся совсем по другой причине.
И вот по какой…
В том же месяце июле на имя супруги генерала Борковского Амалии Романовны и их дочери Юлии Александровны стали приходить оскорбительные анонимные письма. То есть не совсем анонимные, а подписанные либо «Виталий С.», либо «В. И. С.».
Первое письмо пришло на имя Амалии Романовны. Содержание его было следующим:
«Сударыня!
С самых первых минут, как я увидел Вас, я лишился покоя. Образ Ваш все время преследует меня в моем воображении и заставляет сгорать от пламени желания. Я постоянно, ежедневно и еженощно, думаю о Вас, и все остальное, не связанное с Вами, совершенно потеряло свое былое значение и сделалось для меня безразличным и даже никчемным. О, если бы Вы знали, как я бессонными ночами, сжимая подушку и представляя в своих объятиях Вас, предаюсь сладостным грезам и чувствованиям, переполняющим мое сердце.
Сжальтесь же над несчастным страдальцем, бросившим к Вашим ногам свое сердце и самою жизнь. И будьте завтра в восемь часов пополудни возле гостиницы «Заречная», где мною снят тихий уютный нумер, дабы мы без помех могли предаться снедающей нас страсти.
Ваш Виталий С.»
Затем пришло письмо на имя Юлии Борковской. В нем были следующие строки:
«…Берегитесь же, сударыня. Скоро я приведу в исполнение свой зловещий замысел. И поверьте, эта зима будет для вас роковой…»
Далее подобные письма стали появляться регулярно. Их находили в гостиной, в комнате прислуги, в спальнях, в столовой и даже в нотных тетрадях Юлии Александровны.
И если письма, адресованные супруге генерала Амалии Романовне, были исполнены объяснениями в любви и просьбами смилостивиться над измученным греховным томлением автором послания, страждущим взаимности, то письма на имя Юлии Александровны содержали самые грубые оскорбления и откровенные угрозы.
Следовал однозначный вывод: кто-то принялся изводить мать и дочь Борковских с целью их компрометации в обществе. Оставалось неясным: какая причина заставила автора посланий снизойти до столь злобного и изощренного поведения? Непонятным было и другое: каким образом попадали в самые разные места дома Борковских письма, подписанные «Виталий С.» или «В. И. С.» То есть, судя по всему, сокращенным именем поручика Виталия Ильича Скарабеева. Не значило ли это, что у злоумышленника был в доме сообщник?
Я поднял голову: судебный следователь Горемыкин продолжал сидеть рядом, занимаясь какими-то очередными служебными делами. Время было позднее, но он не спешил. Очевидно остался в кабинете для того, чтобы разъяснить мне при необходимости некоторые моменты дела.
Оторвавшись от чтения, я спросил:
– Скажите, любезнейший Николай Хрисанфович, а вот письма, подписанные «Виталий С.» и «В. И. С.», точно написаны Скарабеевым?
– Да, это является частью обвинений, что ему были официально предъявлены, – охотно ответил орденоносный старик, похоже, давно ожидающий вопросов с моей стороны.
– А каким образом эти подметные письма попадали в дом генерала Борковского? Получается, у Скарабеева в доме имелся тайный сообщник?
– Мы полагаем, имелся, – ответил Горемыкин.
– И кто же это? Выяснили? – приготовил я памятную книжку.
– Обвиняемый Скарабеев отказался назвать его имя, – развел руками Николай Хрисанфович и усмехнулся: – Проявил некое благородство, так сказать.
– А у следствия имеются насчет сообщника Скарабеева какие-либо предположения? Кто бы это мог быть? – продолжал я допытываться.
– Имеются, и вполне основательные, – ответил судебный следователь Горемыкин. – Это Григорий Померанцев, лакей Борковских. В деле, – он посмотрел на раскрытую пухлую папку, – имеются по этому поводу показания родителей Юлии Борковской.
– Не совсем понятно, ради чего лакею изменять целому генералу в угоду какому-то поручику со скверной репутацией? – спросил я с легким недоумением.
И правда, было бы более понятно, если бы лакей изменил поручику в угоду генералу.
– Деньги, – просто растолковал судебный следователь Горемыкин и для убедительности потер большим пальцем по указательному.
Ответ был принят, и я снова углубился в бумаги. Будем разбираться дальше…
Двадцать второго июля поручик Депрейс получил (как он полагал) от Юлии Борковской любовное послание, исполненное восхищений и восторгов по его поводу и, по сути, являющееся признанием в любовных чувствах. Окрыленный таким неожиданным обстоятельством, молодой человек ответил не менее восторженно и признался в любви в свою очередь, подчеркнув, что давно уже влюблен, только не находил в себе смелости сказать об этом. Теперь же, по получении такого письма, он, поручик Анатолий Депрейс, не находит более нужным скрывать свои чувства к мадемуазель Юлии и надеется, что ее письмо к нему есть не минутный всплеск эмоций, но выражение чувств, выстраданных и временем проверенных.
Девушка, получив такое послание, в недоумении обратилась сначала к матери, а затем к отцу. Показав им письмо поручика Депрейса, в котором тот, помимо прочего, благодарил ее за искренность и «милую непосредственность», заявила, что никакого письма поручику, а тем более с признанием в чувствах, она не писала, да и не могла написать, поскольку полученное ею строгое и глубоко нравственное воспитание не позволило бы ей этого сделать ни практически, ни даже в мыслях.
