Змеи.

Змей Бекшеев не любил. И боялся. Он как-то читал, что большинство людей испытывают перед змеями страх. Что это память какая-то…

Но змеи бывают разными.

Женщина, сидящая напротив, чем-то неуловимо напоминала змею. Не чертами лица. Нет… просто… ощущением.

– Как она умерла?

– Её нашли в лесу. Понятия не имею, что ей в этом лесу понадобилось. Возле дома чудесный сад. И беседки имеются, если возникнет нужда отдохнуть. А она в лес пошла… хватились далеко не сразу. Все же после… поездки… дома была весьма тревожная атмосфера. Анатолий категорически возражал против её отъезда и эти смешные притязания… и еще дети. Кто бы позволил ей забрать детей?!

– А кто бы запретил? – поинтересовалась Зима. – Она мать. И это её дети…

Только у Каблуковых на этих детей были свои планы.

Могло ли это стать мотивом для убийства?

– Помилуйте, это… впрочем, это не важно, – Мария Федоровна вовремя останавливается, хотя ей есть что сказать, и поджимает губы. – Ангелина ушла утром. Она не явилась к обеду, что стало уже обыкновением. Я ещё подумала, что она в госпиталь поехала. Она им бредила, как Надежда школой. Вот что за интерес возиться с чернью?

Легкая гримаса.

Недоумение.

Раздражение.

Причем и это игра, потому что эмоции доносятся совсем иные – страх. Такой вот неоформленный, неясный. Вряд ли Мария Федоровна сама осознает, что боится.

И чего именно боится.

– Вдруг появился Степан. Это мужик… при доме… всякую работу делает, – теперь она словно извинялась, поскольку не могла сказать точно, какую именно работу делает Степан. – Он нес Ангелину. Кричал, что барышне стало дурно. Мы, естественно, вызвали доктора. Но пока отправили машину в город, пока вернулись, Ангелина скончалась…

Мария Федоровна отводит взгляд.

И становится вдруг ясна причина этого её страха. Они не спешили. Нет, машину, безусловно, отправили. И доктора привезли, поскольку в ином случае это вызвало бы вопросы. Только… можно ведь привезти тогда, когда доктор уже и не поможет.

А смерть эта была им выгодна.

Ни конфликтов.

Ни споров об имуществе. Ни угрозы репутации семьи.

Судя по тому, как кривит губы Зима, она тоже все поняла распрекрасно.

– И что сказал доктор?

– Что Ангелину укусила змея. И случился инсульт… бывает, – выражение скорби застывает на лице Марии Федоровны. Оно очень хорошо отрепетировано, а потому скорбь кажется почти искренней.

– Соболезную, – Бекшеев говорит, поскольку того требуют правила светской игры. – Что было дальше?

– Дальше… мы стали готовиться к похоронам. Это было тяжело… такая потеря…

Зима отворачивается. Она владеет лицом куда хуже Марии Федоровны. И хорошо, что сейчас та смотрит исключительно на Бекшеева.

Зиму она не воспринимает всерьез. Та ведь не ровня. А какое благородной даме дело до того, что о ней чернь подумает? Бекшеев – другой вопрос.

– Следствие не начали?

– Какое следствие, помилуйте… Анатолий сразу заявил, что запрещает всякие эти ваши… оскорбительные манипуляции…

– Вскрытие?

– Именно. Чтобы моей девочке и после смерти покоя не было?! Нет уж… – она приложила пальцы к вискам. – У меня от беседы с вами снова голова болеть начинает.

– Вы вполне можете не беседовать, – сказала Зима, и в голосе прорвалось раздражение. – Значит, вы её скоренько похоронили.

– Скоренько? Какое отвратительное выражение… в подобных делах спешка неуместна. Мы соблюли все необходимые… формальности.

Тоже некрасивое слово. И царапает восприятие. И это ощущается самою Марией Федоровной.

– Значит, дела не заводили…

– Нет, конечно.

– Тогда почему вы решили, что эта смерть… не несчастный случай?

Молчание.

Вздох.

– Я не знаю! Просто подумала, что… какое-то роковое совпадение. Нехорошее.

– Но на расследовании настаивать не стали?

– Анатолий был против.

– И что?

– Он все-таки глава семьи. И я не могу идти против него. Это… плохо отразиться на репутации.

Так себе объяснение. Нелепое. И Мария Федоровна осознает его нелепость, она с раздражением вцепляется в чашку, делает глоток, явно обдумывая, что дальше сказать. И говорит.

– Кроме того, изначально я думала, что он прав. В конце концов, змей там действительно хватает. Ангелина же никогда не отличалась внимательностью. Каждый год кого-то кусают… доктор тоже об этом говорила. Еще одна болела недавно… вот все и сложилось. Несчастный случай.

Как и с Надеждой.

И теми, остальными.

– Потом уже появился этот её… друг… и начал кричать, что Ангелину убили. Посмел заявить это сразу после похорон. Думаю, если бы он приехал чуть раньше, скандал устроил бы и на похоронах. Попытался обвинить Анатолия… глупость какая!

– Почему же? – Зима щурится. Глаза её желты, что выдает раздражение. И в этот момент особенно заметна разница между нею и Марией Федоровной.

– Да незачем ему убивать сестру! Незачем… её претензии смехотворны. Как и её угрозы.

– Но репутацию рода они подпортили бы…

– Ничего. В любом роду случаются… скандалы. И времена ныне не столь строгие. В любом случае, испорченная репутация – еще не повод убивать.

Здесь Бекшеев мог бы поспорить. Но не стал.

– Тогда…

– Этот ужасный человек сперва крутился в Змеевке. В проклятой школе… начал ходить по округе. Приставать с вопросами. Степана измучил совершенно… полицию опять же. Там его заявление принимать отказались. Но он не успокаивался… сейчас, кажется, в госпиталь устроился. Вовсе переехал.

– И вы…

– Признаюсь, однажды мне случилось с ним беседовать. Он заявил, что не оставит эту смерть вот так… что они с Ангелиной собирались пожениться. Что она ждала дитя…

– И это… заставило вас усомниться?

– Я не дура, князь.

Прозвучало грубовато. И показалось даже, что маска, столь бережно охраняемая Марией Федоровной, дала-таки трещину.

На мгновенье.

– Две девушки знакомые друг с другом погибают от укуса змеи с разницей в пару лет. И обе беременны, при чем не будучи замужними. Это… это заставляет задуматься.

– Не настолько, чтобы начать расследование.

Чуть морщится.

– Вы его все одно начнете, – Мария Федоровна решает, что разговор окончен и встает. – Прошу меня простить, но у меня действительно начинает болеть голова.

Ложь.

Еще одна ложь.

Что-то подсказывало, что лжи в этой истории будет много.

Поезд пахнул паром и дымом, который оставил горький привкус на губах, и двинулся дальше. Громыхнули колеса. Качнулись вагоны, трогаясь с места, уползая по ленте шпал дальше. Лязг, скрежет и запах металла. Редкие люди – станция была невелика. Но кто-то вот машет вслед поезду рукой.

А кто-то опасливо косится на гостей.

Девочка, которая притомилась ехать, крутится рядом с чемоданами. И вид её заставляет Марию Федоровну морщится.

Анатолий и вовсе мрачен.

А еще, кажется, он успел выпить. Запах, от него исходящий, едва ощутим, он мешается с тонким ароматом одеколона, прячется за дымными нотами табака, но присутствует. Да и красноватые пятна на щеках выдают.

Или это от жары?

Здесь осень другая. Точнее чувство, что её вовсе нет, что лето взяло да подзадержалось в этой глуши.

– А ничего так, – Тихоня упирается в спину и тянется. – Ух… притомился я ехать-то. Правда, зубастая?

Девочка щелкает зубами и хвостом виляет, что заставляет редких людей, которые еще остались на платформе, пятится.

– Вы бы хоть намордник ей одели, – Анатолий кривит губы. – И ошейник с поводком.

– А смысл? – Зима тоже тянется. И оглядывается. – Здесь миленько.

Бекшеев тоже смотрит. И вправду миленько.

Аккуратный вокзал, явно строенный еще до войны. Тогда в моде были пухлые колонны и обилие лепнины. И эта сохранилась на первый взгляд в первозданном виде.

Лепнину белили.

Вокзал красили. Дворники мели платформы и не только их, оттого и создавалось ощущение чистоты и какой-то провинциальной нарядности.