Проснулся я оттого, что кто-то с силой сдернул меня за ноги на пол.

— Что за глупые шутки! — падая на пол, не успев продрать глаза, возмутился я.

Мой возглас заглушила пулеметная очередь по окну. Я осторожно заглянул в него. В двухстах метрах, прямо перед нашей хатой, на шоссейной дороге Яма — Артемовск стояла сплошная стена немецких танков, пушки их были направлены в нашу сторону, из всех пушек и пулеметов они палили по поселку.

Удержать Соль нам не удалось. Немцы подбросили к станции до сорока танков… Через три дня изнурительных боев с превосходящими силами мы получили приказ оставить Соль и Свердловку. В ночь на 6 февраля нам пришлось отойти. Нас было так мало, что и выводить-то было почти некого, сотни полторы пехоты да десяток орудий нашего артполка…'

Но не проиллюстрировал. В процессе, читая материалы по теме, выяснилось, что профессиональные историки не торопятся с выводами, основанных только на мемуарах.

Вообще (безотносительно к Петру Михину) к мемуарам надо относиться с большой долей настороженности. Дело даже не в советской цензуре, дело в складе ума. Человеческого вообще, и офицерского в частности.

У следователей в милиции была такая поговорка «пиз…ит как очевидец». Если сказать менее кратко и точно, а длинно и по умному, то наша память работает сильно иначе, чем мы думаем. На самом деле, каждый раз когда мы вспоминаем, мы заново реконструируем свое прошлое, поэтому с течением времени наши воспоминания сильно деформируются. Мы не будем сейчас говорить об этом подробно, но если вам кажется, что уж вы то способны вспомнить если не все, то важный случай из жизни в подробностях — зайдите на ютуб и посмотрите там видео по запросу «тест на внимательность».

В стрессовых ситуациях мозг вообще имеет привычку сбоить. Этим плотно занялись уже сильно позже Второй Мировой, но я не думаю, что в то время люди так уж сильно от нас отличались. Есть довольно громоздкая статья про «дружественный огонь» в Афганистане. Все участники — люди с боевым опытом. Две группы НАТОвских военных стреляли друг в друга около получаса, при этом отдавали команды на английском, были одеты в форму натовского образца, и т.д. Офицер, приказавший открыть огонь, абсолютно уверенно идентифицировал другую группу солдат как боевиков, только потому, что на одном из бойцов была надета «арафатка». И этот офицер буквально не видел ничего, кроме этого платка. Тоннельное зрение, выборочное внимание, все такое.

Поэтому я стараюсь сдерживаться и не вставлять мемуары огромными кусками — их все нужно тщательно разбирать и сравнивать с документами. Но честно говоря, не очень хочется. Да и не чувствую за собой морального права их сокращать, вычленяя «главное».

С воспоминаниями высокопоставленных офицеров есть другая сложность. Вы наверняка знаете поговорку «Плох тот солдат, что не мечтает стать генералом». Как это часто бывает, эта поговорка больше говорит о том, кто её использует, чем о субъекте поговорки. Война это интеллектуальная форма деятельности, в которой много от искусства.

И в науке, и в искусстве, амбициозность один из важных элементов для успешной карьеры.

Знающие люди смеются, когда встречаются с очередным утверждением про ученых, которые «скрывают».

Человек посвятивший себя науке, может десятилетиями изучать особенности размножения беспозвоночных, тщательно документируя и описывая свои исследования. И строит на этом свою карьеру. И если ему вдруг попадется в руки хоть немного похожая на реальность зацепка о протоцивилизации, или инопланетянах, или еще о какой «антинаучной» хтони — этот человек немедленно напишет диссертацию и костьми ляжет чтобы о ней узнали. Только так ученые и становятся известными — открывая неизвестное.

Военные тоже отнюдь не обделены честолюбием. Въедливый Исаев находил явное подыгрывание себе даже у таких скалообразных фигур без страха и упрека, как герой Сталинграда Чуйков, и маршал Победы Рокоссовский.

Поэтому я постарался критически отнестись к мемуарам комдива 25-й гвардейской дивизии Шафаренко Павла Менделевича.

Не потому, что я его подозревал в чем либо, просто теперь, чуть лучше понимая саму логику его личности, ну и конечно делая поправку на время. Время было такое себе, почти как сейчас, но только хуже. Скажешь честно, а это вдруг «не совпадает с линией партии» и тебя затравят.

В воспоминаниях комдива 25-й гвардейской (Шафаренко П. М. На разных фронтах. — М.: Воениздат, 1978), например о прибытии войск союзников (чехословацкого батальона) написано довольно много. У него очень сумбурно изложены бои в районе Тарановки с 1 по 9 марта, подробно есть только о эпизоде боя широнинцев. Это, впрочем, как раз легко объяснимо — Широнин и его взвод стали символом упорного и героического сопротивления врагу и их подвиг стал широко известен. Скорее всего у комдива 25-й, Шафаренко Павла Менделеевича, часто брали интервью и просто спрашивали об этом эпизоде. То же самое и с чехословацким батальоном. Вот Павел Менделеевич эти эпизоды и лучше запомнил, много раз пересказывая связанные с ними детали.

Когда у меня умер отец, у меня выпало из памяти месяца три. Просто дыра в памяти. Хотя я ведь работал, общался с людьми, дела делал. Ничего не помню. Поскольку бои под Тарановкой были невероятно тяжелыми, и Павел Менделеевич, очевидно, испытывал огромное давление на свою нервную систему, вполне вероятно у него стерлись из памяти многие детали. И дело тут совсем не в цензуре.

Отчасти, именно поэтому многие ветераны увлеченно и подробно могли рассказывать о том случае, когда их рота стояла на отдыхе, и они наловили раков, и сварили в мятом ведре. А тяжелейшие, изнуряющие бои сливаются в сознании, перепутываются, скомкиваются, тонут в темноте самых дальних углов памяти.

С другой стороны, сухие строки документов, хоть и несут в себе куда больше фактического, но не дают ни малейшего представления о том, что происходило на самом деле. Вся первая часть моей книги была в боевых докладах описана двумя словами «упорное сопротивление».

Фактически, в мемуарах комдива 25-й всего пара абзацев об одном из самых ярких боевых эпизодов дивизии. Да и они довольно обзорные. Увы, подробных мемуаров солдат 78-го полка я не нашел.

Возвращаясь к воспоминаниям Петра Михина, отрывок из которых я привел в начале главы — как я уже не раз повторял, прямо сейчас, вокруг нас, происходит новый ренессанс. Есть сотни, если не тысячи, людей, которые могут позволить себе изучать интересные им предметы. И, конечно, изучение Великой Отечественной Войны это то дело, важность которого трудно переоценить. Энтузиасты прошли по следам Петра Михина, подняв архивы и с нашей и с немецкой стороны, и нашли документы подтверждающие его воспоминание. Больше того, с большой долей вероятности даже установлены имена тех героических танкистов 178-й бригады. Документы бригады пропали при выходе из окружения, и в наградных листах нет упоминаний о расстреле немецкой колонны — вполне возможно танкистам не поверили про их подвиг. Но зато косвенно подтвержден этот эпизод со стороны немцев. В немецком донесении упоминается «бой за село», которое они вроде бы взяли без столкновения с нашими танками. Но у немцев вместо одинокого неподвижного танка немецкие танкисты якобы столкнулись с крупными силами русских. Немцы докладывают о своих 4-х уничтоженных танках, и 12 сгоревших русских «тридцатьчетверок». Вообще наши танки там были, не только 178-я бригада. Но во всех частях «тридцатьчетверок» на ходу было не больше десятка, к тому же сама 178-я бригада которая была в том районе самая полнокровная, использовала шесть танков на следующий день во время прорыва через шоссе, так что ну никак столько потерять не могла. Очень похоже на то, что немцы просто-напросто врут.

На сколько я понимаю, на один «сгоревший» и «уничтоженный» танк обычно приходится 2–3 «поврежденных» или «подбитых». То есть подлежащих восстановлению. Если добавить еще и это, то один танк и два советских танкиста смогли нанести немецкой танковой дивизии урон, сравнимый с целым днем тяжелых наступательных боев во Франции.