Немцы выстраивали свою армию вокруг унтер-офицеров. И приходящие на смену старикам унтер-офицеры вермахта в точности копировали своих предшественников. Профессионализм, чувство собственной важности, а к 1943-му и большой боевой опыт, позволяли некоторым, особенно выдающимся личностям, становится даже лейтенантами.

Такой Ганс был, наверное, в каждом батальоне вермахта. Хмурые обветренные лица, мятая форма, небрежность в оружии, потертый Железный Крест на груди. Те кто идет в самое пекло и возвращается выполнив задание. Огромный опыт, абсолютная жестокость, высочайший профессионализм. Идеальные убийцы. Именно такие Гансы и были настоящим чудо-оружием вермахта. Конечно, в 1943-м их было уже куда меньше. Немцы разменяли ветеранов французской и польской кампании на русские танки во время отчаянных советских контрударов в 1941, положили их в землю в яростных сражениях вокруг Вяземского котла, оставили при отступлении в снегах под Москвой. Но наверняка, в танковой дивизии вермахта, был еще по меньшей мере один Ганс. Тот самый, которому Йохен и показал рукой на позиции взвода Широнина.

— Мне надо выбить оттуда русских, Ганс, — скупо скажет Йохен, с неслыханной для немецких офицеров фамильярностью — Ты понял?

За этим «ты понял» стоит многое. Ганс едва понимает карты и не сдавал экзамены по тактике бронегрупп, но своим солдатским чутьем понимает обстановку. Позиции взвода Широнина застряли у атакующих, как кость в горле. Из-за них Йохен не мог развернуть свои силы, реализовать в полной мере численное превосходство, ударить по селу со всех сторон.

Может и не совсем так, как планировалось, но выдвинутый вперед усиленный взвод 8-й гвардейской роты ломал немцам рисунок боя.

Ганс небрежно изобразит, что вытянулся по струнке и отправится выполнять этот расплывчатый приказ. Йохен не будет уточнять ему детали. Он положится на Ганса, как и множество раз до этого. И с удовольствием удивится изобретательности Ганса, когда тот выполнит задание. И даже похлопочет о награде — Ганс вряд ли когда-нибудь перерастет чин лейтенанта. А это значит он не опасен для карьеры Йохена. Даже напротив — яркий героизм подчиненных выгодно подсветит и фигуру командира.

Тем временем бомбардировка кончается. И тут же начинается артобстрел. Из тыловой глубины наконец подтянулись немецкие гаубицы. Волна взрывов катится вперед, скрывая за собой наступающих за ней немцев.

Панцергренадеры, прячась за кормой ползущих впереди них танков, идут вперед. В этот раз русские позиции молчат.

Йохен атакует одновременно с двух сторон — и вдоль насыпи, через позиции усиленного взвода, и через горящие и разбомбленные хаты самого села.

Танки и самоходки изредка останавливаются, стреляя по предполагаемым огневым точкам. А может, просто погоняя свою пехоту. Панцергренадеры слишком медленно, с явной неохотой, идут вперед.

Русские молчат, если не считать редких минометных мин, разрывающихся среди атакующих. Йохен никак не может нащупать эту русскую минометную батарею. Но не страшно — этого заградительного огня недостаточно, чтобы остановить атаку.

Перед наступающими порядками 6-й танковой, как это обычно и случалось, горело. Горело почти все. Огонь — обязательный спутник войны. И в той войне у него было много еды. Горели хаты, сараи, стоги сена, остатки небольшой рощи. И разбитая немецкая техника.

Каждый горящий танк, будто бы лил в верх густой столб дыма, словно заполняя огромную синюю чашу над головой людей черной, едкой водой. И по небу, над полем боя, расползалось темное пятно, делая солнце маленьким и тусклым.

Техника, со всеми её техническими жидкостями, горит очень дымно. Особенно, если это военная техника, многотонная, с большими двигателями, объемными баками и радиаторами. Дым такой густой и маслянистый, что достаточно просто пройти мимо, и кожу покроет густой черный налет. Дым от горящих хат и построек легче, легче развеивается. Бензин горит почти бездымно. Но горящие резина и масло рождает черный поток, который вьется как змея, закрывает солнце, роняет черные хлопья, которые проносятся над землей, превращая день в сумерки.

На заставленном горящей техникой пятачке взвода Широнина, горящие руины домов на переезде казались кострами в ночи — так сильно окутался мир вокруг дымом.

И в эту ночь среди дня, вошли панцергренадеры вермахта, оставив за спиной спасительную броню танков. Танкисты видели как пожирает огонь машины их менее осторожных предшественников и опасались гранат и бутылок с зажигательной смесью. Но они подвели свою пехоту почти вплотную к окопам красных. Теперь оставался только последний рывок, просто взять мертвые окопы, добив защитников, если вдруг кто из них, по нелепой случайности, еще жив.

Канонада немецких дивизионных гаубиц наконец стихла вдали, уже за окопами русских, куда её перенесли отрезая возможное подкрепление.

До полузасыпанных, развороченных бомбами и снарядами, проутюженных гусеницами, русских окопов, оставались десятки шагов.

И тогда прозвучал первый крик. Древний клич, которым оглашали поля бесчисленных битв наши предки, медленно набирал силу, подхватываемый все новыми и новыми голосами.

— Ура! — услышали впереди себя немцы. Побледнели вскинувшие шмайсеры унтерофицеры, засуетились пулеметчики, заторопились примкнуть штыки бывалые. Немцы узнали этот звук. Эту примету близкой ярости и смерти.

Под черными стягами дыма, среди пламени и снега, среди холода и жара, среди свинцовой метели и огненного дождя, навстречу густым штурмовым колоннам из десятков солдат вермахта в белых маскхалатах, вышла редкая линия из черных от гари и грязи людей.

И в ужасную палитру войны полилась красная кровь.

Глава 8

Час за часом

В своих воспоминаниях о войне ветераны, именно те, кто стоял за лафетами орудия или держал в руках автомат, постоянно говорят о двух вещах — о лишениях и смерти. Даже когда они рассказывают веселую историю о том, как их старшина однажды приготовил шашлык из убитой лошади — это история о том, что даже такое сомнительное пиршество было праздником. Но если задуматься, заглянуть немного глубже, за их субъективное ощущение сосредоточенное на мучительной бытовой неустроенности с редкими вкраплениями приятных моментов, то можно увидеть в их воспоминаниях бесконечный, почти ежедневный, тяжелый труд. И почти такое же обыденное, постоянное, рутинное преодоление страха смерти.

Война это работа. Лишь изредка эта трудная и опасная работа разбавляется не мимолетными схватками, в которых трагедии больше чем смысла, а действительно тяжелыми боями, от результата которых зависит многое. И совсем редко, в изнурительной и смертельно опасной солдатской карьере, можно похвастаться участием в настоящей битве. Насколько возможны «битвы» для войны 20-го века. Сотни и тысячи военных единиц — батальоны, батареи, эскадрильи самолетов и роты танков — на физически необозримых для человеческого глаза полях боя. Да и сам человек, тут меньше чем единица. Меньше чем погрешность статистики. Десятки километров окопов, леса, поля, города — все это сминается, укрупняется, отдаляется, принимается в масштабе 1:5000, и вместе с каждой отдельной трагедией становящихся такими маленькими людей, и помещается на столы стоящие в штабах. Наносится на карты. Отмечается условными значками. И каждый такой значок, означающий боевое соединение или войсковую часть, а по сути означающий совокупность сотен и тысяч людей, двигаются по карте генералами, преследующими цели кратно большие чем отмеченная значком войсковая часть. И эти пешки жуткой шахматной партии, уже там, в тысячекратном приближении, когда видны лица людей, входят в соприкосновения с вражескими фигурами. И именно там и начинается битва. Титаническая битва рассыпанная на множество фрагментов. Части и соединения входят в соприкосновение с врагом, пытаются подставить сильную сторону, а ударить, в свою очередь, в слабое место. Угрюмый, некрасивый, рваный танец страдания и смерти, оставляющий после себя истерзанные тела и души.