—  Ухайдокала она тебя, — качал головой Ганс, — лица на тебе нет.

—  К сессии готовились. На любой билет готов ответить, зуб даю! Кроме поэзии. Не даются мне стихи, и все тут. Прикинь, Ганс, у нее кота зовут Ося в честь Остапа Бендера, а черепашку — Гиппиус. Я думал, мужик, оказалось — баба.

Гансу все это не нравилось, но он прощал Сереге его слабости. Ганс, к примеру, любил толстых баб. И все на рынке это знали. Если у Ганса баба, значит, весит она не менее центнера. А Серега студенток любил. Каждому свое. 16

Давно это было. Приходила еврейская двоюродная бабка и читала стихи. Разные: и детские, и взрослые. А через год оказалось, что Кира помнит их наизусть. Часто не понимала, о чем стихи, а только произносила слова заветные, и слезы катились не спросясь. А мать все бегала и кричала, нечего, мол, дитю голову забивать. Она и так не в себе. * * *

Светлана Георгиевна листала исписанную стихами тетрадь.

—  Знаешь, Кирочка, у нас при Союзе писателей студия есть. Я тебе рекомендацию дам. Хотя тебя с твоими стихами без всяких рекомендаций отхватят с руками и ногами.

Союз писателей! Кира смотрела на преподавательницу как на добрую фею.

—  Дам тебе телефон председателя. Вернее, председательши.

Она указательным пальцем поманила Киру к себе, и та наклонилась к ее уху.

—  Председательша — графоманка и любительница выпить, — произнесла преподавательница шепотом, — но тебе, дорогая, на это должно быть наплевать. Поняла?

Кира кивнула.

—  Они там все пьют. Что ж теперь? — Светлана Георгиевна развела руками. — Стихи не писать, что ли? Зато пьющие люди обычно терпимее к чужому творчеству, чем трезвенники. Для поэта важна литературная среда. В литературе, как в саду, — все цветы должны цвести. Не нам судить.

Так Кира попала в литературную студию при Волгоградском союзе писателей. * * *

Председательша оказалась грузной женщиной с глазами старого спаниеля.

—  Недурно. Весьма недурно, — приговаривала она прокуренным голосом.

Кире не верилось, что эта вымотанная женщина пишет стихи. Казалось, ей не хватало воздуха. Она совершала усилие, произнося каждое слово.

—  А что у вас есть из гражданской лирики?

Кира замялась.

—  Вот вы все так. О бабском счастье писать горазды, а вот чтобы о степях Поволжья, отвоеванных нашими дедами, о Сталинградской битве, о Мамаевом Кургане… У всех одно на уме. А тут вон вообще…

Председательша ткнула пальцем в тетрадь.

—  Зоопарк целый: коты, черепахи… Животный мир я тоже уважаю, но… Ладно, — она поочередно сначала большим, потом указательным пальцем вытерла уголки губ, — приму я вас. Но только с одним условием, чтобы вы к Новому году мне для сборника написали что-нибудь стоящее.

Кира кивнула.

—  Мастерская у нас раз в две недели. По средам. Вечером. И прошу вас — чтобы никакого алкоголя! * * *

—  Охренеть, Кирюха! Союз писателей! Вот это ты взлетела!

—  Это просто мастерская. Там начинающие поэты занимаются, — оправдывалась Кира.

Но он этого не слышал.

—  Сказать, что я тобой горжусь, это, блядь, ничего не сказать! Я… — он искал подходящее слово. — Я…

Он посмотрел на стену. На стене висела картина «Рыбаки на привале».

—  …ошарашен я, короче.

Слово «ошарашен» прозвучало так, будто не было его родным, а только взятым напрокат. Казалось, он примеривался, подходит ли оно ему. Наверняка хотел сказать, что он «в ахуе», но решил, что разговор о стихах требует более высокого стиля. * * *

Первое время они оба избегали называть друг друга по имени, будто это было чем-то интимным. Имена приоткрывали потайную дверь, за которой была пугающая неизвестность.

И вот он назвал ее Кирюхой. В течение дня она много раз пыталась припомнить его лицо и интонацию, с которой он произнес ее имя, и, вспоминая, каждый раз улыбалась. Мужское имя приближало ее к нему. Он Серега, а она — Кирюха. В этом было что-то пацанское, волгоградско-братское. И значило только одно — он принимал ее в свою стаю. * * *

Пес бегал за котом, загонял в угол и с усердием вылизывал. Тот съеживался, прижимал уши, но терпел. Выскальзывал мокрый насквозь и шел по новой намываться.

Пес разрешал коту нюхать собачью еду. А этой привилегией обладали только хозяин и его приближенные. Коту повезло, его тоже приняли в стаю. * * *

Сережа опять заснул с книгой на коленях. Она тронула его за плечо, он встал и послушно поплелся в свою комнату. А пес остался.

—  Ты смотри на него! Ему, значит, можно, а мне нельзя, — громко журил пса наутро Сережа. — А я вот возьму и с ним останусь! Разрешит хозяйка?

Серега хитро посматривал на Киру.

—  Я на коврике… Я много места не займу…

Ее бросало в жар, будто растопленный мед разливался по ее сердцу, но виду не подавала. К счастью, она была смуглой и не краснела. * * *

—  Я тут в станицу собрался. Матери надо с крышей помочь. Да и так просто — подышать родным воздухом. Поедешь?

Она задумалась. Уже был конец мая. До сессии оставалось всего ничего.

—  Книжки твои никуда не убегут. Мы только на выходные.

Он стоял в дверном проеме и, как атлант, подпирал косяк с одной стороны локтем, с другой — широкой ладонью.

—  Мне тут разведка доложила, что у тебя днюха завтра.

Такого поворота Кира не ожидала.

Он рассмеялся, увидев ее удивленные глаза, и щелкнул указательным пальцем ей по носу.

—  Паспорт твой на столе лежал. Я и глянул. Не удержался. Прости. Ты там такая потешная на фотке. На цыганенка похожа.

Он прошел в комнату, подошел к аквариуму. Кира ничего не отвечала, но, казалось, Сережа уже решил все сам.

—  Не боись, кота и тортилу оставим на пару дней — не пропадут. А этих, — он взял книги из стопки и с пристрастием всмотрелся в каждую: — Кто тут у нас? Володька, Маринка, Сашка и Мишка. Вот их оставляем за главных. 17

Утром Сережа большими шагами ходил по дому. Собирал вещи, вслух перечисляя все, что нужно взять.

—  Удочки взял, тонометр матери взял, Борщу удобрения взял. Кирюха! — кричал он на второй этаж.

Голова Киры свешивалась с перил.

—  Жарень на дворе, купальник бери.

Кира кивала.

—  Если купальника нет, нагишом купаться пойдем.

Сережа продумал до мелочей, чем они будут там заниматься. Давно забытая ребячья радость навалилась на него, как нетерпеливый добродушный пес, заждавшийся хозяина. Залижет до смерти — не продохнуть.

Он носился из одной комнаты в другую.

—  Каблуки не бери.

Заглядывал к ней в комнату и, подмигивая, шкодливо подначивал:

—  Щетку не забудь — бивни чистить, — а то целоваться как? Пижаму и чепчик не бери. Это лишнее.

Его желание скакать и подпрыгивать передалось и Кире. И она сама не замечала, как улыбалась его шуткам. Только подумать — они будут ехать два часа на машине, потом на пароме. Будет вечер, а ведь еще будет и ночь. От этой мысли кончики пальцев рук немели до боли и дышать становилось тяжело. * * *

Вещи были загружены. Собака сидела на заднем сиденье, дрожа и поскуливая от нетерпения.

—  Ну, с богом, — сказал он.

И машина тронулась. * * *

—  Чехонка, небось, уже завялилась, — говорил он мечтательно, — пивка надо по дороге зацепить. Мясо у Гургена взял — шикардос! Как приедем — замаринуем, а к вечеру — шашлыки.

Он смотрел на дорогу, а Кира смотрела на него. Машина Сереже была явно не по размеру, руль на фоне его больших рук казался игрушечным.

Окно было приоткрыто, ветер трепал Кирины черные кудри. Мелькали волжские степи. Трава была свежей и сочной, а пушистые кусты напоминали созревших усатых юношей, полных любви и желания жить. Нежное майское солнце, небо без единого облака, длинная дорога — все вокруг обещало так много, что казалось, вот оно, счастье, и так будет всегда. Впервые за долгое время жизнь, как заботливая мать, гладила Киру по голове. А она, не привыкшая к ласке, радовалась, но в то же время шарахалась и спохватывалась, не нужно ли сбавить скорость? Не растратит ли она свое счастье, если будет радоваться ему каждый день? Ведь все кончается когда-то. Даже трехлитровая банка черной икры уже на исходе. А вдруг надо есть по одной икринке, чтобы хватило надолго? * * *