– Никаких затаенных обид и зависти, – сказал он и повторил громче: – Никакой неприязненности, пожалуйста! Это ни к чему не приведет.
Но тогда куда должно привести «другое», продолжал думать он. Я один, и куда должно оно меня привести? Ответ, пожалуйста!
– Нет ответа?
Пауза.
– Да кто же может мне ответить, – сказал он снова тише. – Разве что я сам? Силы небесные!
Он снова начал смеяться.
– Умозрения и мысли: истинная жизнь складывается из действия и поступков. По делам их узнаете их, разве не так сказано? Нельзя поставить на сцене ни одной пьесы без действия, иначе в театре будет скучно. Какой интерес в идеях и мыслях? Господа, мысли должны сделаться зримыми, их нужно обратить в образы, прошу показать продукт мыслительной деятельности в сценическом действии! К черту, – сказал он, – меня самого от этого тошнит. Какой от всего этого прок здесь? Здесь, у меня, когда я медленно и верно умираю от жажды и когда у меня остается совсем мало времени? Я не могу больше столь великодушно заботиться о действии и драматургии в духе литераторов или прочих артистов жизни. Здесь важны и обретают силу совсем другие вещи.
– Обретают силу! – горячо воскликнул он. – Обретают силу! Парень, ты ведь один в этой проклятой надувной лодке и помираешь, что за ерунду ты болтаешь? К чему эти конструктивные попытки? Да это все очень просто, – воскликнул он, – до тошноты просто: ты умираешь, дружище, и хочешь оправдаться. Значит, нужно говорить и говорить, не так ли? Значит, нужно болтать, да? Ты делаешь вид, будто ты в парламенте и принес конспект речи по поводу собственной смерти!
Мысли его путались все сильнее и сильнее. Он забыл выпить свою вечернюю порцию. Жажда вступила в стадию, когда она присутствует только в подсознании, однако опасность от этого не уменьшилась. Он не вспомнил даже о сигаретах.
Теперь он лежал на спине, смотрел в небо и смеялся над отсутствием драматизма и сценического действия в разыгрываемой им пьесе. Время от времени он прислушивался к тому, что происходит в его теле, как слабость овладевает руками и ногами и все тело наливается тяжестью. Ему вспоминались сотни тысяч вещей из его жизни, и он едва ли не с наслаждением связывал их совершенно особым образом с его нынешним состоянием. Ему доставляло удовольствие мучить себя.
Он вспоминал, но ничего не происходило. Картины его жизни проплывали перед ним, вставали в памяти добрые и злые, прекрасные и отвратительные образы, но не происходило ровным счетом ничего. Поэтически сверкали звезды, океан лежал живописно и неподвижно, вокруг все было зловеще тихо, и ничего не происходило. Горизонт был абсолютно чист в свете закатившегося дня.
Ничего не происходило.
Звезды медленно совершали привычный путь по своим изогнутым небесным орбитам, а Другой незаметно дрейфовал в никуда по Атлантике. Вышел месяц, это был растущий серп, тонкий и прозрачный. Позже, под утро, этот маленький серпик снова поблек, а Другой этого уже не видел, потому что он спал. Он заснул. Несмотря ни на что.
И ОН СНОВА БЫЛ НА БОРТУ СВОЕЙ ПОДЛОДКИ, И ТОЛЬКО что пришла радиограмма. Теперь лодка полным ходом шла к морскому конвою, о котором говорилось в сообщении.
Как всегда, дизели пели дискантом, и лодка дрожала от мощи, боевая рубка высоко поднималась над поверхностью, однако волны перекатывались через нее, и носовая часть иногда так глубоко зарывалась в воду, что делалось страшно при мысли, сумеют ли они вынырнуть. Они находились недалеко от южной оконечности Гренландии, и был собачий холод, лодка стояла на севере, в районе под названием Антон-Карл, этой дрянной местности, где непрерывно вели сильный артиллерийский обстрел.
В лодке царило спокойствие. Команда спала, и только вахта в рубке неотступно отслеживала горизонт и небо в тяжелые бинокли. Главный механик сидел в небольшой кают-компании, молча и обожравшись, как всегда, и играл на скрипке скрипичную партию из концерта Брамса. Спереди, у торпедного аппарата, сидел на корточках рядом со своими «рыбками» старшина, проверял их в сотый раз и между делом читал затрепанные детективы. Кроме торпед, девушек и этих книг, в его жизни ничего другого не было.
Около полуночи они подошли к конвою. Темнота была, хоть глаз выколи. Ночь лишь изредка освещалась то одним, то другим горящим судном, и тогда можно было хоть как-то разглядеть, какая складывается ситуация. Значит, другие подлодки тоже были здесь и уже атаковали. Морской конвой разметало в разные стороны. В воздухе летали щепки.
Экипаж занял боевые позиции, торпеды были готовы, а наверху, в рубке, старший вахтенный офицер выжидательно медлил за прицелом. Старший был по профессии пастором, то есть, собственно, уже резервистом, но пошел на войну добровольно. И действовал в соответствии с заветом: возлюби врага своего. Для него война стала своего рода личной местью, потому что бомбардировщики не только превратили в руины его церковь и дом, но и обрекли на вечный покой и блаженство его жену. Ему это не понравилось, и он разозлился. Даже усердное чтение книги Иова принесло тогда мало пользы. Теперь, выпуская торпеды веером, он каждый раз приговаривал:
– Творите всем добро. – И за каждый потопленный корабль выпивал хорошего коньяка и ставил в Новом Завете жирный крест, сзади, на последней странице. И совершенно четко сознавал при этом, что творит на самом деле.
Сейчас он искал свою цель.
Лодка развернулась для атаки.
– Огонь разрешаю, – сказал командир.
Но прежде чем они смогли произвести серию ударов, лодке пришлось резко развернуться и удрать. Их заметил истребитель, он стрелял как безумный и шел на них в горизонтальном полете. Им пришлось отойти на далекое расстояние, и они уже почти потеряли надежду в ту ночь, как вдруг в утренних сумерках обнаружили гигантский танкер, который, судя по всему, потерпел аварию и лег в дрейф, охраняемый двумя корветами.
Петляя, они незаметно приблизились к нему, и пастор выпустил три одиночных залпа один за другим с расстояния в 400 метров.
– Творите всем добро, – сказал он и добавил: – С этим танкером, скорее всего, покончено.
Уже при первом попадании он взлетел на воздух. И пропал. Мощный взрыв. Танкер наверняка был загружен горючим. Им было совершенно непонятно, куда он девался, хотя они всё видели своими глазами. Он просто исчез в огромном огненном шаре.
Но тут им срочно пришлось погружаться, поскольку танкер падал с неба, рассыпавшись на части. Они были слишком близко. Если на лодку рухнет один из этих обломков, им конец. Значит, срочное погружение. С танкера не спустилось на воду ни одного человека, все произошло мгновенно.
Итак, они погрузились. Старший вахтенный офицер нарисовал особенно жирный крест в своем Новом Завете и, как обычно, выпил коньяку.
Лодка оставалась на перископной глубине. Тем временем уже рассвело. Оба корвета продолжали вслепую разбрасывать вокруг глубинные бомбы, а потом удалились, казалось, их что-то обеспокоило.
А уже после, когда они как раз зарядили новые торпеды, в перископе появилось пассажирское судно, «старьевщик», как называли суденышки, которые шли за морским конвоем и подбирали в море болтавшихся людей с потопленных за ночь судов.
Значит, снова на боевые позиции. Значит, все-таки атака.
Суденышко точно вышло в крестик прицела и осело после первого же попадания в корму. Следующая торпеда угодила между капитанским мостиком и трубой. Судно разломилось и быстро затонуло. В воде плавало много, очень много людей. Зрелище было неприятное. Море было холодным и неспокойным. Долго в воде люди продержаться не могли.
Когда они, погрузившись, стали медленно уходить, внезапно появились три истребителя-бомбардировщика. Они шли прямо на лодку. Лодка быстро опустилась на большую глубину.
– А плюс 120, – сказал рулевой, дирижируя смычком своей скрипки курс снижения самолетов противника. – И потом жди ударов.
Через шумопеленгатор они слышали неуклонное приближение самолетов. Их совершенно не заботили свои люди за бортом, эти старые опытные асы делали свое дело, они атаковали, да уж, сейчас на славу повеселимся. Пик-пик, это был их радиолокационный сигнал, вражеский «Аздик» обнаружил подлодку, и сейчас первый томми[13] заходил, чтобы сбросить глубинные бомбы. Чертовски точно он вышел на них. «Оба АК, строго с правого борта, с носа по центру, с кормы пять снизу», – поступил приказ, и тут же последовала первая серия глубоководных ударов, точно над лодкой и очень близко. Водомерные стекла лопнули, предохранители выпали. А уже подходил напарник томми, пропеллеры его были очень хорошо слышны. Он был теперь прямо над ними, падали глубинные бомбы…
