Тем временем Александр подошел к Паропамису (соврем. Гиндукуш) – горному хребту на востоке Ирана, который греки приняли за Кавказ. Места эти были суровы и неприступны: высокие горы, глубокий снег в ущельях и на дорогах, безлюдье, редкие хижины местных жителей, едва различимые в снегу* Александр шел рядом со своими солдатами; он поднимал тех, кто валился в изнеможении на снег, помогал тем, кому трудно было идти. Сам Александр, казалось, не знал усталости. Преодолев естественную преграду, македонский царь очутился в Бактрии. Бесс в свою очередь переправился через р. Оке (соврем. Амударья) и ушел в Согдиану, в г. Навтаку. Его бактрийские всадники разошлись по домам [Арриан, 3, 28, 8 – 10; Руф, 7, 4, 1 – 22]. У подножия Паропамиса Александр основал еще один город, поселив в нем 7 тыс. ветеранов, а также солдат, ставших непригодными к несению военной службы [Руф, 7, 3, 23].
Осенью 330 г. Александр впервые столкнулся с заговором приближенных, намеревавшихся физически его Уничтожить и посадить на царский трон более приемлемого для них властителя. Причин для недовольства было много, и прежде всего это сам факт продолжения войны. Цели, которые теперь Александр ставил перед собой, были чужды и непонятны его армии. В самом Деле, из-за чего было еще воевать? Месть за поруганные греческие святыни свершилась. Добычи уже было Награблено столько, что ее размеры превышали всякое воображение, Конечно, львиная доля доставалась самому царю и его приближенным. В Сузах Александр подарил Пармениону дворец, принадлежавший раньше Багою – знатнейшему и богатейшему персидскому вельможе; только одних одежд в этом дворце нашли на 1000 талантов [Плутарх, Алекс, 39], Образ жизни сподвижников Александра, утопавших в роскоши ц наслаждениях, казался греку, привыкшему к скромности и умеренности, отвратительным. Из уст в уста передавали рассказы о том, что теосец Гагнон подбивает сапоги серебряными гвоздями, что Леоннату специальными караванами привозят за тридевять земель, из Египта, песок для гимнасия, что Филота пользуется охотничьими сетями размером в 100 стадий (примерно 18.5 км), что все «они» умащаются в банях не оливковым маслом, а драгоценной миррой, что у «них» полно массажистов и постельничих [там же, 40]. Вообще по греческому миру ходили на этот счет всевозможные слухи и легенды [Афиней, 12, 538 – 540а]. Призывы Александра быть сдержанными в наслаждениях, заниматься военными упражнениями и делами доблести пропадали втуне, тем более что он и сам был известен своею неумеренной страстью к пиршествам [Руф, 7, 2, 1]. «Друзья» Александра жаждали покоя, наслаждения роскошью и довольством, которые они для себя завоевали [Плутарх, Алекс, 41]. Однако и рядовые солдаты греко-македонской армии получили в виде жалованья, всевозможных раздач и, главное, награбили столько, что им вполне хватило бы для более чем безбедной жизни в Македонии или Греции. Перспектива обосноваться в новом городе, который Александр создаст где-нибудь на краю света, в окружении варваров далеко не всех устраивала. Греки и македоняне желали провести остаток своих дней в родном селении, пользуясь уважением, право на которое им давало богатство, и иногда в час дружеского застолья пускаться в воспоминания о подвигах, совершенных в далеких странах. Когда во время стоянки в Гекатомпиле (Парфия) среди солдат разнесся слух, будто Александр решил возвратиться на родину, в лагере началась радостная суматоха, воины готовились к отъезду, паковали вещи, и их едва удалось успокоить [Руф, 7, 2, 15 – 4, 1; Плутарх, Алекс, 47].
Другая причина заключалась в постепенном отдалении Александра от македонян. Приход персов – вчерашних врагов – в царскую свиту и на высокие посты был явлением непонятным и неприятным для рядовых солдат и более чем нежелательным для македонской аристократии и греческих приближенных Александра. Они понимали, что теряют свое исключительное положение, перестают быть замкнутой правящей элитой и оттесняются на задний план. Дело шло к созданию персидско-греко-македонской аристократии, но греки и македоняне вовсе не желали принимать в свою среду чужаков, а тем более персов, делиться с ними почетными должностями, доходами и добычей. К этому присоединялось нарочитое усвоение Александром всего персидского. В его поведении все отчетливее становилось желание в полной мере вкусить от роскоши и власти его предшественников – Ахеменидов. Однако значительно более существенными были политические соображения.
Превращаясь в царя Азии, Александр понимал, что, опираясь только на своих македонских дружинников, только на греко-македонскую армию, он не сможет сохранить это свое положение. Ему нужна была поддержка населения Ближнего Востока, но в особенности, конечно, поддержка персидской аристократии, сохранявшей, несмотря на военное поражение Дария III, прочные позиции в общественно-политической жизни Передней Азии и, разумеется, Ирана [ср.: Плутарх, О судьбе, 1, 8]. Идя по такому пути, Александр выбрал для себя единственно возможную линию поведения: он желал предстать перед своими новыми персидскими подданными и приближенными как законный преемник Ахеменидов, получивший власть чуть ли не из рук Дария. Не случайно Александр выступал в роли мстителя за Дария, награждал людей, сохранявших верность последнему ахеменидскому царю, преследовал и казнил его убийц. Судя по отношению к Александру позднейшей иранской традиции, он, однако, не преуспел в достижении этой цели.
Естественно, что Александр должен был явиться Миру в привычном для персов облике. Он принял персидскую одежду [Диодор, 17, 77, 5; Плутарх, Алекс, 45; Руф, 6, 6, 4] и потребовал от своих приближенных последовать его примеру [Руф, 6, 6, 7]. Подобно персидским царям, Александр завел себе громадный гарем; более 300 наложниц, когда он отходил ко сну, приходили к нему, и он выбирал ту, которая удостоится взойти на царское ложе [Диодор, 17, 77, 6–7; Руф, 6, 6, 8]. Постепенно при дворе Александра умеренные и демократичные греко-македонские обычаи сменялись торжественным и пышным персидским церемониалом [ср.: Полиен, 4, 3, 24]. Персы, являясь к царю, обычно склонялись перед ним, целовали в знак почтения кончики своих пальцев, простирались ниц, Александр стал добиваться, чтобы эти церемонии, унизительные с точки зрения свободных греков, не считавших себя чьими-либо подданными, или македонян, как и прежде, видевших в царе только первого среди равных, совершали также и его греко-македонские «друзья». Теперь царь принимал в громадном роскошном шатре, восседая на стоявшем посредине золотом троне; шатер был окружен тремя подразделениями стражников, греко-македонскими и персидскими. Уходили в прошлое времена, когда какой-нибудь Филота, Клит или Каллисфен мог запросто явиться в палатку Александра и провести время за дружеской беседой; «друзья» Александра должны были испрашивать аудиенцию и участвовать в царском приеме, превращавшемся в пышное и унизительное для них зрелище [ср.: Руф, 6, 6, 3]. Впрочем, Александр не ограничивался попытками заставить греков и македонян усвоить персидские обычаи. Он стремился также внедрить в персидскую среду греко-македонские обычаи [Плутарх, Алекс, 47]. Отобрав 30 тыс. мальчиков, он велел учить их греческой грамоте и македонским военным приемам. Греческое воспитание получали по его приказу и дети Дария III.
